Пендерецкому - «сто лят!»,.. а пока 80.  

Знаменитому польскому композитору-классику Кшиштофу Пендерецкому 23 ноября исполнилось 80. Писал он музыку и для кино. Его знают и любят в Петербурге, поскольку он здесь выступает и как автор, и как дирижер уже десятки лет. Пендерецкий – обладатель более сотни международных премий, в том числе нашей «Балтийской звезды», а на рубеже тысячелетий был удостоен в Каннах премии как самый великий из живущих композиторов.

Если сначала он прославился как авангардист, то с последней четверти XX века стал испытывать на себе влияние творцов музыки XIX века.
Большое место занимает в его творчестве музыка духовная, причем особенная роль принадлежит музыке, связанной с православной традицией.
Пендерецкий считает Петербург не только культурной, но и духовной столицей России. Он серьезно изучал древнерусскую музыку, церковнославянский язык, исследовал отношение текста к музыкальной фразе. Именно здесь, в Смольном соборе несколько лет назад состоялась российская премьера его «Утрени» для солистов, трех хоров и симфонического оркестра.

В последние годы, в том числе и как давнему автору польских изданий, мне не раз доводилось беседовать с паном Пендерецким, делать интервью. И сегодня предлагаю познакомиться с наиболее примечательными фрагментами разговоров.

В кино – мало, но как!

- Как складывались творческие отношения с кинематографом?

- Ещё в 60-е писал для фильма «Рукопись, найденная в Сарагосе» В.Хаса, для картины «Je t'aime je t'aime» А.Рене. Были ещё некоторые работы. Брали мою музыку и С.Кубрик, и М. Скорсезе… Ну вот недавно для «Катыни» А.Вайды еще писал. В Катыни погиб мой дядя, а у Вайды – отец. Но вообще-то композитор, который пишет симфонии, у режиссеров не вызывает особого интереса.

Моя музыка - музыка славянина

- Вы прославились ещё в 60-е годы «Плачем памяти жертв Хиросимы». Как сегодня смотрите на то произведение?

- Оно не теряет актуальности и сегодня, поскольку много происходит в мире трагических событий. Всё время войны, а уж что такое концлагерь Аушвиц! Я сам пережил войну, и в «Польском реквиеме» как раз писал о жертвах этого лагеря, вообще о страданиях Польши. Это одно из самых значительных моих произведений, отражающих мое отношение к миру.

Многие современные композиторы пытаются мне подражать. Например, Джонни Гринвуд. И эти произведения пользуются большой популярностью у молодежи. Мы с Гринвудом даже делали совместный концерт. Например, во Вроцлаве при переполненном 10-тысячном зале, а в Гданьске выступали на поле аж перед 50 тысячами!...

- Какие ещё ваши произведения вам особо дороги?

- Например, первая опера «Дьяволы из Людена» (1969). Очень дороги все мои симфонии и потому, что это, по сути, цикл, где одна симфония выходит из другой. Камерная музыка стоит для меня отдельно. И чем становлюсь старше, тем она для меня важнее. Вообще сейчас композиторы не сочиняют камерной музыки, просто не умеют. Она иногда и более трудна – она же интимна, из глубины души. Ведь написать для четырех, трех, одного инструмента может быть труднее, чем для большого оркестра.

- Можно ли говорить о присущей вам одной выраженной музыкальной теме?

- Нет, у меня очень разнообразная музыка, многожанровая. И что в ней есть общее – это то, что она близка человеку. Мне вообще очень близок и дорог человек. Я использую в своем творчестве Евангелие, много написал духовных произведений, но у меня при этом всё же на первом месте не Бог, а человек. Жизнь человека ведь скорее иррациональна, поэтому многие композиторы всегда будут обращаться к духовному.

Моя музыка часто носит абстрактный характер. И думаю, если б я жил в Новой Зеландии, я не создавал бы такую музыку, которую создаю, живя в Польше. Мой народ, моя семья, события вокруг – это моя жизнь, это меня и наполняет. И хорошо, что моя музыка задевает и русского, и слушателей многих стран. Моя музыка – музыка славянина, швейцарец - тот скорее вообще не пишет музыку, а предпочитает делать часы или сыр.

В планах - музыка к поэзии Есенина

– Вы обычно волнуетесь при подготовке к дирижерскому выступлению?

– Конечно, если оркестр плохо подготовлен или вообще плохой, то могут быть проблемы. Ну а если такой оркестр, как в Петербургской филармонии, который и играет великолепно, и прекрасно понимает мою музыку, это для меня одно наслаждение.

– Вводите ли современные электронные инструменты?

– В 60-е годы я увлекался электроникой. Даже много чему тогда научился. Но все же предпочитаю живую музыку. Сегодня я уверен, что из такого оркестра могу добыть больше, чем из электронных инструментов.

– Какие музыкальные инструменты особенно близки вашему сердцу?

– Голос человеческий.

– Какие композиторы прошлого и современности в мире, в Польше, в России вам больше всего нравятся?

– Много. Из классиков – Бах, Монтеверди, прежде всего Бетховен. Очень люблю симфонии XIX века, например Малера, а, пожалуй, более всего – Брукнера. Если говорить о XX веке, то это Рихард Штраус, Барток, Мессиан. Из российских классиков XIX века люблю практически всё, начиная с Бородина. Ну а Чайковский – это уже мировая музыка! Люблю и Рахманинова, и Прокофьева, но у него скорее не большие оркестровые произведения, а камерные. Ценю Шостаковича, однако не только как автора симфоний, но и великолепной камерной музыки, она просто уникальна! Скрябин мне очень интересен. Русская музыка вообще заняла достойное место в музыке ХХ века.

А из современников я нахожусь в дружеских отношениях с Р.Щедриным, С.Губайдуллиной.

И русскую литературу я всегда для себя считал важной, обогащаюсь от неё, она в Польше вообще очень популярна. У меня в планах музыка к поэзии Есенина.

– Что в музыкальном мире оказалось для вас наибольшим потрясением, наибольшим открытием?

– Я рос в маленьком городке. И я помню, мне тогда было около 14, как мы с отцом поехали в Краков на концерт «Страсти по Матфею» Баха. И для меня это было и настоящим потрясением, и великим открытием. В те коммунистические времена, в 40–50-е, по радио такую музыку не играли. Даже поначалу и в филармонии было довольно трудно услышать религиозную музыку, это уж позже начали исполнять.

Форма первична

– Ну а какой звук или звуки вообще вызывают у вас наиболее глубокие чувства?

– Если говорить о музыке – ведь это математика, абстракция, не имеющая прямого отношения к природным звукам. Я лично мыслю скорее формами, и только потом приходят звуки, музыка. Форма первична... Хотя, пожалуй, может быть и такой звук, который провоцирует меня на написание чего-то. Например, в «Семи вратах Иерусалима» я использовал инструмент, который сам сконструировал, – тубафон. Я видел, как в Полинезии аборигены играют на бамбуковых трубах. Это был необычный звук, который оказался действительно чем-то новым для меня и побудил воспроизводить этот звук с помощью тубафона.

– Ваша музыка преимущественно отражает мир, нежели пытается улучшить его? Может быть, вы пытаетесь музыкой помочь человеку стать лучше?

– Конечно, когда я был молодым, то был идеалистом и думал, что искусство, музыка могут изменить мир, человека, сделать их лучше. Но сейчас так не думаю.

– А если бы вдруг сегодня сам пан Бог вам сказал: «Кшиштоф Пендерецкий, вы – выдающийся композитор, создайте ту музыку, которая может изменить мир к лучшему!» Что бы вы ответили?

– Конечно, если бы пан Бог обратился, я бы это сделал, но сомневаюсь, что Бог обратится ко мне.

– Но вы - верующий?

– Конечно, я написал столько религиозной музыки.

– При этом без общения с Богом?

– Пока так. И думаю, что никогда этого не произойдет.

– Просто, знаете, многие творцы ссылаются на Бога: «на меня что-то снизошло».

– Я нормальный человек, не метафизик.

– С какой музыкой вам приятнее отдыхать, а какая - вдохновляет на творчество?

– Вообще музыка мешает. Я пишу музыку и не слушаю другой музыки в это время. А для удовольствия чаще слушаю классику, например полифонию XVI века. Вообще люблю абстрактную, полифоничную, сложную музыку. Но просто так я обычно музыки не слушаю. Тем более если у меня вечером концерт. Мне просто любая звучащая где-то музыка мешает.

– Вы, стало быть, любите тишину?

– Да. Я постоянно живу в мире звуков, и от этого порой трудно куда-то укрыться. У меня есть свой дом, большой парк, я увлекаюсь ботаникой. Там я себя лучше всего чувствую... Но и там у меня... птицы поют.

Для композитора русский храм - источник вдохновения больший, чем западный

– Что увлекает Вас в русской духовной музыке?
– Во-первых, в русской христианской традиции большую роль, чем в западной, играет сама музыка. Как я давно обнаружил, служба у русских в православном храме – это некое действо, что представляет собой в своем роде музыкальный театр. Без музыки, без пения службу в русском храме даже невозможно представить. В Польше, например, ксендз не поет, служба идет как бы в разговорном жанре. И мне кажется, для композитора русский храм является источником вдохновения большим, чем западный. Я давно увлекся русской духовной музыкой. У меня уже несколько основанных на ней произведений, и со старославянскими текстами.

– Что, по-вашему, сообщает человеку русская духовная музыка?
– Коль вся православная литургия построена на музыке, в таком случае это совершенно иная концепция литургии, где рождается свой посыл, свое особое воздействие. И тут невозможно даже что-то выразить словами, невозможно что-то вычленить в какой-то смысл как в некое сообщение. В этом удивительном русском музыкальном театре принимают участие все, и в итоге всё предстает совершенно по-другому, чем на Западе, здесь все находящиеся в храме участвуют в действе и в переживании. Так вот и является тот самый уникальный феномен русской общности, соборности.

– А лично у Вас какие возникают ощущения, когда Вы слушаете эту музыку?
– Композитору вообще трудно словами передавать свои чувства, он их скорее может выразить в музыке… Могу лишь сказать, что я чувствую язык русской духовной музыки, понимаю то, из чего он складывается. Мне это нравится, близко, это – мой язык.

– То есть Вы ее скорее воспринимаете рационально, как конструкцию, анализируете, из каких элементов эта прекрасная конструкция складывается?
– Да, да… То есть, сначала, чувствами воспринимаю, а потом рационально. От чувства – к рацио.

– Коль Вы так выделяете русскую духовную музыку, можно ли в таком случае говорить и об особой духовности русского народа?
– Думаю, да… В русской духовной музыке вообще больше спонтанного, чувственного, а в западной духовной музыке больше сдержанности, рассудка, рационализма. В костеле нет эмоций. Там человек более в себе, музыка более сосредоточена внутри человека, а здесь она выплескивается, становится средством общения.

– Интересно, но вот даже и режиссер К. Занусси, имеющий многолетний опыт советника по культуре при Папе Римском, говорил, что обретения христианством в мире нового дыхания он ожидает не столько от католического костела, сколько от возрождающейся сегодня православной церкви.
– Я бы так не стал говорить. В польском костеле тоже есть большая духовная глубина. Просто она более сдержанно проявляется.

– Но, как известно, духовная музыка существует и у, так сказать, южных народов, мы знаем и американскую негритянскую духовную музыку – спиричуэлз.
– В этих случаях речь о таком уровне духовности, о котором мы говорим, вряд ли может идти. Скорее такая музыка говорит не о духовности, а о характере этих народов, об их темпераменте, ну и спонтанности. В Европе сложилось так: есть великий Бог и есть маленький человек, а вот у них Бог как бы доступнее, ближе, и всё в отношении к Богу спонтанно выплескивается наружу. Американские баптистские храмы – это скорее можно назвать «экстравагантным христианством» (смеется).

Петербург – словно творение одного архитектора-композитора

– О Санкт-Петербурге любят говорить, что это город архитектурных ансамблей, со своим выраженным стилем, духом, что он монументален. Возможно, Петербург близок в чем-то вашей музыкальной системе?
– Меня особенно радует очень богатая музыкальная жизнь в Петербурге, он живет музыкой, музыка его питает, здесь очень хорошая публика. В отношении к музыке – это, можно сказать, главный город в России. Сам же город, его образ, я воспринимаю как воплощение порядка и гармонии. Его построили за очень короткое время, и сразу подходили к его созданию, исходя из концепции целостности, ансамбля. Я много повидал на свете, но нет других таких городов в мире. И к счастью, период социализма его облик не испортил. Старый Петербург – будто творение одного архитектора-композитора. И замечательно, что это все сохраняется.

– Что Вас радует более всего в жизни, что огорчает?
– Радует более всего мой сад, который я давно выращиваю, мои деревья. Они постоянно меняются: цветут, растут, развиваются. При написании 7-й симфонии источником вдохновения для меня стали… мои деревья, сад. Я чувствую деревья, словно живые существа. Думаю, это единственное произведение в мире, которое написано в честь деревьев.
Не нравится же, расстраивает меня больше всего политика, особенно польская.


Беседовал Павел Яблонский