Любимые фильмы  

Фильм о русском бунте

"Всю ночь над церковной площадью качались саженные костры: жгли волостную библиотеку и дела Советов. Степку Ежика поймали на гумнах и убили. Карпуху Хохленкова оторвали от жены с постели, вывели во двор и убили. Конного пастуха Сучкова, захлестнув за шею вожжами, макали в прорубь, пока он не испустил дух. Сапожнику Пендяке наколотили на голову железный обруч, у него вывалились глаза. Акимку Собакина   нашли в погребе, в капустной кадушке. Дезертир Афоня Недоеный рубил его драгунской шашкой, ровно по грязи прутом шлепал, приговаривая: "Вот вам каклеты, а вот антрекот".<...>

Машка кинула глазом туда-сюда, в ладоши хлопнула и пошла рвать:

Иисус Христос
Проигрался в штос 
И пошел до Махна 
Занимать барахла... 
Взвыли, закашляли, засморкались... 
А божья мать 
Пошла торговать...

Отряд застонал, закачался в гулком реве:

Кыки, брыки всяко право, 
Гребем мы все законы..."

(Артем Веселый, "Россия, кровью умытая") 

 Хорошо горит Москва, задушевно: даром что не деревянная, зато  нефтью и кровью пропитанная, а кровь занимается не хуже нефти. Не оглядываются на запаленный ими костер федерального значения мужики хутора Романовского. Что они — изверги: бедой любоваться? Да и пахота на носу: поспешать надо. Не зря, значит, от Уральских гор до Белокаменной шли они, отхаркивая высосанную из вражьих жил кровь.  Не зря топили в проруби и жгли таких же мужиков, выпытывая тропу в логово "Хозяина кабинета". Не зря слезали с печи, грызли человеческую плоть и с холодной мечтательностью на миг заглядывались  на жирные бутафорские снежинки, прежде чем пустить пулю в очередной лоб. Если просто пересказать все, что они вытворили, покажется, что "Окраина" — русские "120 дней Содома" Пазолини.

На "Окраине" лежала печать смерти. Не столько экранной (черно-белая, условная монументальность и сказовый лад исключали сопереживания), сколько реальной. Из двух авторов фильма  один был мертв: 31-летний Алексей Саморядов мистически нелепо погиб в 1994-м, выйдя с 10-го этажа ялтинской гостиницы. Луцик, соавтор Саморядова по лучшим российским сценариям тех лет ("Дюба-дюба" Александра Хвана, 1992; "Гонгофер" Бахыта Килибаева, 1992), в одиночку воплотил их заветный замысел. Воплотил и, удостоверившись, что сделанное им хорошо, два года спустя, 40-летним, тихо ушел во сне. Смерть дуэта, считавшегося надеждой отечественного кино, казалась знаком беды: к середине 1990-х великое советское кино было снесено до основания, а новых фильмов почти не было. На культурном пепелище такой пластический шедевр, как "Окраина", смотрелся страшным надгробным монументом самому кинематографу.

 Увидев "Окраину", общество онемело. Годом раньше Данила Багров не на шутку перепугал интеллигенцию. Но на фоне Филиппа Ильича (Юрий Дубровин), Кольки Полуянова (Николай Олялин), Василия Ивановича (Алексей Ванин) и страшного отрока Паньки Морозова (Алексей Пушкин) он казался шалуном-детсадовцем. А Алексей Балабанов — на фоне Луцика, вылитого героя плакатов 1950-х годов,— "своим", нервным интеллигентом.

Отойдя от шока, общество заговорило, и как заговорило. Лучший способ загнать фильм в забвение — заболтать его. В рекордные сроки об "Окраине" прозвучало беспрецедентное количество благоглупостей. Ухватившись за название, совпадающее с названием великого фильма Бориса Барнета (1933), "Окраину" признали стилизацией под советский "большой стиль" и приписали ей уйму отсылок к "Земле", "Чапаеву", "Как закалялась сталь". Заодно объявили Луцика, не застонав от когнитивного диссонанса, эпигоном Тарантино или Джармуша, "киношным Олегом Григорьевым" — автором "садистских" стишков об удавившемся проводом электрике Иванове. Луцика били за юродство и патетику, язычество и эксгумацию соцреализма. Приписывали соц-артистскую иронию и резонанс с прозой Платонова. Даже пеняли за незнание реалий крестьянского быта.

Больше правды было в голосе одинокого критика, назвавшего фильм "натуральным кинематографическим терактом" и ратовавшего — от чего народ за 10 лет отвык — за его запрет: нельзя же, в самом деле, звать Русь, впрочем не имевшую никаких шансов этот зов услышать, к топору.  Либерал-консерватор диалектически сошелся с национал-большевиками, признавшими "Окраину" партизанским актом против диктатуры буржуазии.

Интеллигенции удалось убедить себя, что страшная месть мужиков столичному нефтяному пауку (Василий Степанов), укравшему у них землю-кормилицу, это понарошку, что "Окраина" — игра ума эстета-синефила.  Однако воздействие фильма было сугубо эмоциональным. Сдается мне: зачитывался Луцик не Платоновым, а самым страшным советским писателем с глумливым, как оскал черепа, псевдонимом Артем Веселый. В протоколах допросов расстрелянного, как и Веселый, поэта Павла Васильева, кстати, приведены слова Веселого: "Я бы поставил пушку на Красной площади и стрелял бы в упор по Кремлю"

 "Окраина" — не про советское кино и не про колхозников, как и "Россия, кровью умытая" — не про белых и красных. Это все про русский бунт, далеко не бессмысленный, но беспощадный: любая крестьянская война — чистое зверство. Зверствуют герои Луцика, хоть и с фантазией, но без злобы, хозяйственно. Рачительно зверствуют. Одно дело — медленно в котле сварить несговорчивого обкомовца. А тащить его в погреб, чтобы "показать потусторонний мир" — лишь глухой подземный вой донесется,— это слишком, это не по-людски — в том смысле, что больно метафорично, избыточно. Обстоятельность бунта, его целеустремленность, его свойскость Луцик ухватил с той же силой, которая пугала в героях.

Впрочем, называть их героями — тем более советскими — не совсем точно. Они —  персонифицированные — извините за выражение, хтонические — силы земли. Не идеалистической, "черносотенной" почвы, а земли в буквальном смысле, тех комьев, по которым на титрах панорамирует камера. Потому и выбрал Луцик не советских премьеров (кроме инфернально изнуренного Олялина), а эпизодников Дубровина и Ванина. Тех, кто в десятках фильмов "создавал фон" (это Ванин в "Джентльменах удачи" спускал с лестницы Доцента), духов советского кино, олицетворявших течение жизни.

Василий Иванович походя сообщает, что ему 73 года не по паспорту, а по правде: год он приписал, чтоб на фронт попасть. В фильме, где спутаны эпохи — от былинной до чапаевской и газпромовской,— это кажется реверансом советской мифологии. Но говорит актер Ванин от первого лица: это он в 1942-м исхитрился попасть на фронт, это ему на съемках было 73. Одна эта деталь наполняет "игру ума" Луцика и Саморядова пугающей достоверностью апокалипсиса, который всегда с тобой.
 

Михаил Трофименков, "Коммерсантъ WEEKEND"

***

На окраине цивилизации

В 1998 году "Окраина" многих критиков  явно озадачила. Некоторые ее восприняли с недоумением, другие - с брезгливостью,третьи - с ожесточенной руганью. Хотя, в данном случае, на мой взгляд, совсем не важно, что хотел сказать своим фильмом сам автор: был ли он вполне серьезен или, напротив, снимал   "абсолютный стёб", как утверждали "сведущие  люди". Важнее результат, сам феномен появления столь актуально-многозначного киноряда в условиях тогдашнего российского общественно-политического и социально-психологического контекста. "Окраина" - фильм для тех, кто до сих пор не понял, почему в России невозможны "прогрессивно-либеральные реформы". Для тех, кто еще не осознал, какие сдвиги где-то на ментальном уровне произошли с нашим народом за 75 лет советской власти. Кто до сих пор ухмыляется над тем, что именно кино партийные   вожди избрали главным орудием в деле продвижения своих идей. Всё послевоенное поколение воспринимало "Кубанских казаков" за чистую монету, до конца жизни с ностальгией вспоминая те "золотые времена", когда "каждый год Сталин цены снижал". Идеологи соцреализма призывали показывать жизнь не такой, какой она была, но такой, какова должна быть. Эти убогие представления о всеобщем счастье и представлены в фильмах Г.Александрова, И.Пырьева и проч.  Эта рукотворная киномифология с годами становилась для большинства людей гораздо реальнее, чем подлинная жизнь, подлинная история. Советская мифология настолько крепко вошла в народную душу, что ее не смогли переломить ни война, ни хрущевская "оттепель", ни даже те 5-6 лет, прошедшие с момента краха советской власти (точная дата - 3/4 октября 1993 года, когда выстрелы по Верховному Совету РФ "закольцевали" советскую историю России, начатую с выстрела "Авроры" по Зимнему дворцу). Экранные мифы оказались сильнее реальной жизни.

Петр Луцик  соединил в своем фильме былинный пафос с эстетикой советского кино 30-х годов. Потому фильм непременно черно-белый, а музыка просто заимствована из "Чапаева" и "Великого воина Албании Скандербега"(композиторы Георгий Попов и Георгий Свиридов). Возможно, язык героев восходит не к Платонову, как утверждал и сам режиссер, но это томительно-сладостное ожидание смерти, разлитое во всем фильме ("Пойдем с нами, а по дороге и помрёшь"), явно восходит к платоновскому миру. Три мужика, как три былинных богатыря, восстают против несправедливости и идут искать правду в Москву, чтобы буквально вырвать из глотки супостата свою землицу, запроданную скаредными людишками какому-то непонятному (но, скорее всего, заморскому) чудищу-концерну. Только богатыри наши настолько измельчали, что никто не воспринимает их всерьёз: мудрый Илья Муромец (Юрий Дубровин) выглядит так, что "краше в гроб кладут", отважный Добрыня Никитич (Николай Олялин) весь болезненно-опухший, а молодого Алёшу Поповича (Алексей Пушкин) на руках снимают с печи, столь он слаб и никудышен. Его-то и успокаивают насчет скорой смерти. Но напившись человеческой кровушки, в обилии пускаемой борцами за справедливость, Алёша заматерел, окреп и твёрдо встал на ноги. "Хороший мужик из тебя  вышел" - благословляет его умирающий боец Василий Иванович, виновный в продаже земли, но осознавший вину и перешедший на сторону "народа". Возможно, идея Луцика и Саморядова и состояла в том, чтобы показать действия мифических героев советского кино, окажись они в современной российской действительности.

Дескать, - вот "были люди в наше время, не то, что нынешнее племя"... Однако три изможденных мужика, выведенных на экране, свидетельствуют о другом: нет в народе больше богатырей. Можешь выйти в чистое поле, аукнуть, присвистнуть, как полагается - и никого не дождаться. Нет их более - повымерли, повыбили, повыслали. Измельчал народец, похудал. И, видимо, прав был А.Солженицын, предлагая задачу "сбережения народа" как первостепенную. Однако, и Луцик, заканчивая свой эпос, создает не менее мифический образ, чем его предшественники времен социализма: после победы в Москве, которой они подпустили "красного петуха", счастливые мужики на допотопных тракторах прокладывают первую борозду по своей отнюдь  не черноземной землице... Зря так испугался г-н А.Тимофеевский, предложивший запретить крамольный фильм за призыв к топору( кстати, в прокате картина так и не появилась).Самое печальное в том, что русскому мужику земля эта просто не нужна. За долгие годы колхозного строя, привыкшие сначала к "палочкам трудодней", а затем к постоянному "списанию долгов", крестьяне в большинстве  своем отвыкли от земли, утратили вкус к этому тяжкому труду, инстинкт и традиции земледельца, впитывавшиеся и передававшиеся веками с молоком матери. Вот в этой непробиваемой апатии народа, усталом безразличии к различным новациям - и лежит, по-видимому, одна из причин провала либеральных реформ, особенно на селе. До сих пор  на Западе многие представляют Россию как холодную заснеженную пустыню с редкими городами, по улицам которых бегают медведи. Такой она и предстает в фильме Луцика - огромной замерзшей страной на окраине цивилизации. 

И что делать с этой несчастной, забытой Богом окраиной не знал тогда никто. Ни трое других бывших богатырей-ветеранов, одолевших иноземных супостатов в Великой войне, но улетающих на захваченном самолете в никуда от современной действительности (в странно-сервильном фильме С. Урсуляка "Сочинение ко дню победы", 1998). Ни современные три сестры, отвергающие деньги новоявленных скорохватов-богатеев ради невозможной, но привычно-склочной жизни на родной даче (в концептуально-близком фильме С.Снежкина "Цветы календулы", 1999). Ни совсем растерявшийся и потерявшийся среди новых ориентиров российский интеллигент, еще недавно считавший себя властителем дум, засыпающий под сладкую песнь о далекой счастливой стране из старого-старого фильма (в явно недооцененном фильме В.Бортко "Цирк сгорел и клоуны разбежались", 1998). Но уже появился новый герой, Данила Багров, с восторгом принятый молодежью и проклятый той самой интеллигенцией. Если былинных героев "Окраины" требовал запретить один критик, то разглядевший в нашей жизни нового героя А.Балабанов подвергся обструкции всего либерального сообщества. Они также не поняли, что "Окраина" - это реквием великому советскому кино 20-го века, а её авторам не

Фотоальбом

Страницы:1-10  11-20 21-28