Вчера в Вильнюсе на 91-м году жизни умер великий литовский актер Донатас Банионис. В недавнем едва ли не последнем своем интервью Банионис, до последних лет игравший в кино и театре, на все вопросы отвечал тоже играючи. Жизнь в буржуазной Латвии? Да нормально жили. Работа в театре во время оккупации? Да нормально работали, я оккупации и не заметил. Как жилось в Литовской ССР? Да нормально. Почему вступили в партию (Банионис был членом ЦК Компартии Литвы)? Попросили, я и вступил. Брежнева знали? Так, приятный был человек. Вас, кажется, обвиняли в "коллаборационизме" с Советами? Мало ли кто чего говорит. Советские актеры? Нет, не дружил, они, конечно, хорошие, но "другого уровня".
Такой космический взгляд на весь ХХ век, прожитый актером, не мог не показаться издевкой, что только подтверждало его космичность. Банионис был актером, и точка, как гениально сыгранный им в фильме великого восточногерманского режиссера Конрада Вольфа "Гойя, или Тяжкий путь познания" (1971) Франсиско Гойя был живописцем, и точка. И это никак не противоречит ни внутренней боли, которой наполнены что картины Гойи, что лучшие роли Баниониса, ни тому, что звезды оказались чрезвычайно благосклонны к ученику керамической ремеслухи, сыну портного-революционера.
Гончар мечтал играть. А тут как раз из Парижа в Литву заехал, да так и остался навсегда режиссер-тиран Юозас Мильтинас, ученик Шарля Дюллена, друг Пикассо и Барро, ставший для Баниониса "отцом, учителем, воспитателем, Мэтром — всем, что хотите". И тут же пришли советские войска, и большевики в рамках культурной революции создали театр в глухом Паневежисе, куда Баниониса зачислили аккурат 1 июня 1941 года.
Второй раз звезды встали как надо в 1944 году, когда Банионис рванул было от наступающей Красной армии, но ему повезло: не успел. Он ужасался самой возможности тогдашней удачи: ну кем бы я был в Америке, там же ни один талантливый эмигрант не сумел реализовать себя, в лучшем случае мог дослужиться до инженера на фабрике жвачки.
В театре его прославили роли Павки Корчагина (1952), Вилли Ломена в "Смерти коммивояжера" Артура Миллера (1958), вернувшегося с войны солдата Бекмана в "Там, за дверью" Вольфганга Борхерта (1966). Ломен и Бекман — это вроде бы соответствует стереотипному представлению о прибалтах, незаменимых "иностранцах" советской сцены и экрана. Да нет, хотя Баниониса и снимали в ролях "западников" — от пугливого клерка капиталистических джунглей ("Бегство мистера Мак-Кинли" Михаила Швейцера, 1977) до упоительного "клетчатого" Председателя ("Клуб самоубийц" Евгения Татарского, 1979), он никогда не идентифицировался с экранным "иностранцем". Корчагин — это вроде бы никак не сочетается с представлением о Банионисе. Да нет, говорил же он: "Это тоже я, это моя судьба".
Все очень просто. Хотя Банионис неуютно чувствовал себя на съемках "Соляриса" (1972) Андрея Тарковского, где приходилось играть человека, заброшенного в космос, он всегда играл людей, оказавшихся с космосом один на один. Вайткус из "Никто не хотел умирать" (1965) гениального Витаутаса Жалакявичюса: амнистированный "лесной брат", оказавшийся в роли председателя сельсовета, где, куда ни кинь, везде клин — не те убьют, так эти. Слишком умный гость на варварском пиру герцог Олбани в "Короле Лире" (1971) Григория Козинцева. Гойя и Бетховен. Обреченный идеалист Сальвадор Альенде в "Кентаврах" (1978) того же Жалакявичюса. Его Ладейников в "Мертвом сезоне" (1968) Саввы Кулиша — это вообще был нонсенс не только для советского кино, но и для шпионского жанра в мировом масштабе: тихий, стеснительный, слишком много думающий и слишком мало действующий разведчик. Но сам легендарный Конон Молодый, прототип Ладейникова, отстоял Баниониса, которого хотели было заменить другим актером: "Это настоящая жизнь".
Чем он брал: невысокий, по-крестьянски кряжистый,
да, обаятельный, но как бы постоянно неуверенный в себе, без особых примет. Жалакявичюс говорил: "Его внешность — внутри, его лицо — внутри". Все было внутри, но существовал канал связи между этим космическим "внутри" и внешним миром: Банионис брал глазами. Уникальный, универсальный актер, он не перевоплощался в смысле пластического перевоплощения, он оставался почти одинаковым. В нем не было по-хорошему агрессивного presence — дара заполнять собой кадр, даже если актер ютится в уголке. Было другое: перевоплощались глаза. И кто знает, понятие "взгляд Баниониса", может быть, войдет в учебники недостижимого актерского мастерства.
Космос гончара 
