В 1975 году Мишель Фуко в книге «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» пишет следующие строки о формировании нового полицейского аппарата в XVIII веке: «Этот аппарат должен быть сопротяженным со всем телом общества, и не только в крайних пределах, которые он соединяет, но и в мельчайших деталях, ответственность за которые он на себя берет. Полицейская власть должна распространяться “на всё”, однако это “всё” – не целое государства или королевства как видимого и невидимого тела монарха, но пыль событий, действий, поведения, мнений: “всё, что происходит”; предмет полицейского интереса – те “вещи, кои всякий час случиться могут”, те “мелочи”, о которых говорила Екатерина II в Великом наказе. Полиция осуществляет безграничный контроль, который в идеале должен добраться до простейшего зернышка, до самого мимолетного явления в теле общества. <…> И для того чтобы действовать, эта власть должна получить инструмент постоянного, исчерпывающего, вездесущего надзора, способного всё делать видимым, самому оставаясь невидимым. Надзор должен быть как бы безликим взглядом, преобразующим все тело общества в поле восприятия: тысячи глаз, следящих повсюду, мобильное, вечно напряженное внимание, протяженная иерархическая сеть <…> И это непрерывное наблюдение должно суммироваться в рапортах и журналах; на всем протяжении XVIII века огромный полицейский текст все больше опутывает общество посредством сложно организованной документации. И в отличие от методов судебной или административной записи, в полицейских документах регистрируются формы поведения, установки, возможности, подозрения: ведется постоянный учет поведения индивидов». Стоит ли говорить, какое расширение и какую возгонку упомянутый всеохватный контроль получил в новейшее время, с развитием электронных технологий и с коренным изменением человеческой самоидентификации, о котором ниже…
То, о чем говорит в фильме Citizenfour Эдвард Сноуден, бывший системный администратор ЦРУ и бывший инфраструктурный аналитик фирмы Booz Allen Hamilton для АНБ на Гавайях, – вполне самоочевидно для всякого мыслящего человека, хотя кое-какие подробности и могут, с непривычки, шокировать. PRISM и Stellar Wind («Звездный ветер»), программы АНБ, и Tempora, совместная программа британского Центра правительственной связи и АНБ, позволяющие осуществлять едва ли не тотальный контроль за интернет-трафиком и телефонными переговорами. Автоматический, без нацеливания, перехват почти всех цифровых, аналоговых, радиосоединений. Непрерывное слежение за множеством объектов, в том числе людей, посредством беспилотников, а также перехват данных при помощи подводных кораблей. Отмена ордера на прослушивание телефонных разговоров за пределами США, как и в том случае, если хотя бы один из говорящих находится вне Соединенных Штатов. 1,2 миллиона человек в американской правительственной базе данных о террористах (TIDE) – объекты особого наблюдения. Репозитарий для собранных данных в Блаффдейле (штат Юта). База для перехвата информации в городке Буд (графство Корнуолл). База наблюдения АНБ Dagger Complex (комплекс «Кинжал») под Дармштадтом (федеральная земля Гессен). Удары беспилотников с базы в Рамштайне (федеральная земля Рейнланд-Пфальц). И так далее и тому подобное. Поражают воображение, скорее, не те или иные фактологические элементы, о многих из которых и так было известно, а открывшаяся взору панорама, размах, масштаб взаимосогласованного и непрерывно обновляемого картографирования человеческого множества, застигнутого во всех своих мельчайших информационных переплетениях. Миллиарды контактов, заботливо взятые под микроскоп и подвергнутые всестороннему анализу. Планета, на которой совершается непрерывная жатва метаданных… «Мы создаем мощнейший инструмент притеснения за всю мировую историю», – подытоживает Сноуден. «Сегодня баланс сместился: вместо соотношения между избирателями и избираемыми – соотношение между управляемыми и управляющими». Конечно, такого баланса, по большому счету, никогда и нигде не было: золотой век если и возможен, то лишь за пределами истории. Однако Сноуден верит не столько в некое конкретное воплощение демократического идеала в прошлом, сколько в само конституционное предание от отцов-основателей, в политическое устройство, к которому взывают как раз в его отсутствие, в момент его особенно явного небытия. В тот момент, когда президент Обама, когда-то символизировавший надежду на возрождение нации, своими действиями слишком уж наглядно опровергает собственные слова, звучащие в фильме: «Мы не можем игнорировать закон только из-за того, что он нам неудобен». Дабы еще более четко понять, о чем немного сбивчиво и чрезвычайно волнуясь говорит Эдвард Сноуден, достаточно перечитать чеканный и пронзительный манифест Майка Адамса «Мне не хватает Америки»: там прекрасно выражена мысль о том, чем Родина отличается от способа правления и сформированной им – и в неменьшей степени формирующей его – целокупности администрации, корпораций и спецслужб, то есть того самого аппарата тотального контроля.
Собственно, никаких специальных эстетических достоинств (кроме в высшей степени органичного, тревожно-параноидального саундтрека от Nine Inch Nails) картина не имеет и не форсирует: это кино по делу, причем делу слишком важному, чтобы распылять его в визуальных ухищрениях. Лора Пойтрас, американская документалистка, живущая в Берлине из-за проблем с ФБР и АНБ, свидетельница 11 сентября и автор фильма об Иракской войне «Моя страна, моя страна», после которого она и попала под прессинг спецслужб, – просто честно и качественно выполнила свою работу. Наверное, многие «паузы» между фрагментами интервью со Сноуденом могли бы быть менее иллюстративными и более гипнотическими, под стать музыке. Наверное, параллельные разоблачения могли бы быть поданы в большем объеме, более интенсивно и разнообразно. Таких «наверное» можно перечислить немало. Однако свою главную и, по сути, единственную задачу Лора Пойтрас, выбранная Сноуденом, выполнила безошибочно. Она зафиксировала срез властного аппарата, производящего то коренное изменение человеческой самоидентификации, о котором я упоминал выше. Всесторонне просканированный машинами тотального контроля, человек опознаётся уже исключительно как биоцифровой индивид, к тому же отягощенный презумпцией виновности. «В какие взаимоотношения могу я вступить со своими отпечатками пальцев или генетическим кодом? Как могу я принять их и в то же время отстраниться от них? – спрашивает Джорджо Агамбен в книге 2009 года “Нагота”. – Новая идентичность – это идентичность без личности; пространство этики, которое мы привыкли учитывать, теряет в ней всякий смысл и подлежит полному переосмыслению. А до тех пор пока этого не произойдет, вполне ожидаемо всеобщее крушение личных этических принципов, на коих веками держалась западная этика. Низведение человека до нагой жизни – до такой степени свершившийся факт, что он стал основой идентичности, которую государство признаёт за своими гражданами. Как у узника Аушвица не было ни имени, ни национальности, а был лишь номер, вытатуированный на руке, так и у современного гражданина, затерявшегося в безликой массе и приравненного к потенциальному преступнику, остались лишь определяющие его биометрические данные и в конечном счете некое подобие древнего рока, ставшего только еще более туманным и непостижимым, а именно – его ДНК. <…> Я существую, если Машина узнаёт или хотя бы видит меня; я живу, если Машина, которая не знает ни сна, ни бодрствования, но которая вечно бдит, – гарантирует мне жизнь; меня не забыли, если в Великой памяти сохранены мои численные и цифровые параметры».
Правда Сноудена: рождение тюрьмы 
