- Алексей, почему вы решили снять кино о Довлатове?
- Во-первых, в России мало снимают кино про писателей.
Во-вторых, на мой взгляд, Довлатов - та личность, о которой говорить: а) нужно, б) интересно. Мне кажется, как прежде невозможно было устоять перед обаянием этого человека, так сегодня остается невероятно притягательной его проза - умная, лаконичная, ироничная, тонкая. Перед тем как начать работу над фильмом, мы провели опрос по России: хотели бы они смотреть кино про Довлатова. Больше 28% сказали «да». Треть страны, между прочим. Но более того, мы решили пройтись по Петербургу, задавая вопрос: «Любите ли вы Довлатова?». И однажды в кафе бармен отвел нас в подсобку и, закатав брючину, показал вытатуированный на всю ногу портрет Довлатова. Так что сегодня Довлатов - это культ, это суперзвезда литературы.
- А почему не стали снимать полноценный байопик о Довлатове, а ограничились лишь несколькими днями из его жизни?
- Потому что с байопиком (фильм-биография. - Прим. ред.) в нынешней экономической ситуации в России не справиться. Вы только представьте себе довлатовскую географию: Уфа, Питер, поселок Чиньяворык, который в Коми, где он служил, Таллин, опять Питер, Вена, Нью-Йорк. Если задействовать все эти места, проект становится многомиллионным, на который сейчас даже бессмысленно пытаться собрать деньги. Надо отдавать себе отчет, что такие фильмы сложно собирают деньги - образованного зрителя становится все меньше, к тому же он массово ушел в Интернет. Бороться с этим бесполезно, просто надо принять изменившиеся условия игры. С другой стороны, если говорить о нашем проекте, то сценарий так органично сложился в форме локальной истории о нескольких днях поздней осени 1971 года, что не было желания его раздувать. И, наконец, это ведь история не только о самом писателе, но и о его окружении, о Ленинграде начала 1970-х годов. Это было удивительное время, бурное, очень насыщенное людьми, событиями, эмоциями.
- Интересно, что в вашем фильме больше всего внимания уделено миру художников...
- Нам показалось, что об этом поколении художников незаслуженно мало знают. Писателей знают, театральную и кинематографическую среду - само собой. А вот о художниках мало говорят. Это неправильно. Ну кого из ленинградского художественного андеграунда того времени знают?
- Многие - Шемякина, более продвинутые - Тимура Новикова.
- Вот именно. А ведь тогда существовало целое поколение замечательных художников, которым «не посчастливилось» стать модными.
- Сценарий начинается с эпизода, где во сне Довлатов беседует с Брежневым. Почему вдруг генсек?
- А почему нет? Мне хотелось, чтобы в фильме
было и ужасное, и серьезное, и трагическое, и нелепое. Чтобы человеческие истории фантасмагорическим образом перемежались с липким абсурдом, который окружает героев.
- Начиная этот проект, вы говорили, что еще только пытаетесь понять, каким же он был на самом деле. Теперь, когда съемки закончены, поняли?
- Нет. Единственное, что могу сказать сегодня: это был очень большой и очень тонкий, чувствующий, нежный человек, который больше всего на свете хотел быть писателем. При этом он не был уверен в себе как в писателе. Его публиковать начали, когда он уехал. Откуда он знал, хороший он писатель или нет? Выйдет из него что-то, или не выйдет. Бродский знал. Он был уже признан, да и характер иной.
...Но, действительно, задумываясь об этом фильме, я понял, что ни в одной книжке о Довлатове нет какого-то единого образа. Пишут: был такой-сякой, так сидел, гулял в шлепанцах, выгуливал свою Глашу (собака Довлатова. - Прим. ред.), шутил, пил. Но никто так и не ответил: а что же это был за человек?
- Насчет шлепанцев. Как вы относитесь к мнению писателя Валерия Попова, который говорит, что под маской балбеса, этакого Швейка, скрывался сильный, железный человек, в каком-то смысле даже расчетливый - ведь Довлатов документировал каждый свой этап, даже достал донос в КГБ и сохранил его.
- Я поссорился с одним известным писателем, который утверждает, что Довлатов легко шел на компромисс. Мне кажется, это очень удобно для современных русских писателей, которые уже ушедших авторов начинают оценивать, разбирать, рассказывать про то-сё. Мне кажется, во многом проблема в закомплексованности и сомнении в себе как в писателе. Ну какой у Довлатова мог быть расчет? Да ведь захоти, он мог бы стать популярным детским писателем. Но ведь ничего этого не было. Какие компромиссы? То, что он писал статейки в заводских газетах? Так ведь нужно же было хоть как-то зарабатывать.
Но знаете, для нас неважно, каким Довлатов был человеком на самом деле. Мы снимали не документальное кино, а фантазию, на которую наслоились ощущения довольно большого количества людей, начиная от артистов и заканчивая художником-постановщиком картины.
Нам хотелось, чтобы зрители увидели: были такие
люди, вот так они разговаривали, так шутили, так выпивали, так кочевали, так работали, так слушали джаз. У нас не было цели снять фильм об ужасах бытия в советское время. Нет, нам было интересно сделать кино о счастье молодости. Пусть сложной, не безоблачной. Но это молодость людей, которые верили в свою миссию, которые понимали, что настоящее искусство - это важно. Которые не боялись быть серьезными относительно своей профессии. А с другой стороны - саркастически относились к окружающему их миру. Кто-то из них, в конце концов, уехал, а кто-то не уехал...
- Что Довлатова держало на плаву, не давало отчаяться?
- Думаю: профессия. Он, несмотря ни на что, куда-то двигался. Удача - не удача, успех - не успех, это все вторично. Что-то совершают люди, которые не останавливаются, которые куда-то идут. Для Довлатова всегда было очень важно его дело. Для чего он жил? Чтобы быть писателем в высшем понимании этого слова, не в нынешнем, снобистском, тусовочном или карьерном. Ведь не случайно даже в компаниях он говорил о литературе больше всех, во всяком случае у меня такое сложилось впечатление.
- При этом он говорил, что хочет быть просто хорошим русским беллетристом без толстовского мессианства...
- Мессианство выражается не в том, что человек залезает на кафедру и начинает проповедовать. Нет, оно в отношении к собственной жизни, к тому, что ты должен делать, в восприятии. И вот тут непонятно - пробовал ли он выходить на крупную форму. Черновиков вроде бы нет, но мне кажется, что ему было мало рассказов. Думаю, что Довлатов пытался совместить присущую ему легкость, иронию с крупной формой.
- Как Чехов.
- Да. И мне, кстати, кажется, Чехов был очень близок Довлатову - Сергей Донатович и много спорил с ним, и одновременно пытался что-то взять у него. Я убежден, что Довлатов был нацелен на то, чтобы стать в каком-то смысле Чеховым на другом историческом этапе. И именно то, что он не «выступал с броневика», подкупает сегодняшнего читателя.
- Довлатов как-то признался: главная его ошибка - надежда, что, легализовавшись как писатель, он станет веселым и счастливым.
- Да, вряд ли мог стать счастливым в Америке. Слишком много для него значило место, где он родился, где все его знали. Потом, возможно, он понимал, что книги его вышли слишком поздно для внутреннего развития его самого. Все это должно было случиться лет до 35.
- Если бы вам довелось встретиться с Довлатовым, о чем вы бы его спросили?
- Я бы ему задал довольно простой вопрос. Правильно ли я понимаю, что он осознавал, кто чего стоит в современной ему литературе? Что он видел, где подхалимаж, а где искренность. Вот это мне интересно: кого он по-настоящему ценил среди современников.
- Почему вам это так важно?
- Потому что это вопрос совпадения. Мне кажется, некоторые фигуры очень переоцененные. Причем бессмысленно переоцененные.
- Коли мы заговорили о литературе, вы читаете современную отечественную прозу?
- Нет, она мне не всегда интересна. Во времена Довлатова
у людей было понимание, что такое призвание. Поэтому не боялись ехать в тайгу, в экспедиции, на целину. Еще был жив Хемингуэй. Так что был определенный романтизм. Иначе понимали, что важно, а что неважно, что прилично, что неприлично. Полюса были более очерчены, был гамбургский счет. А сейчас время смятенного ума, время, когда нет сообщности, никто элементарно не может ни о чем договориться. Но при этом все норовят поучать, высказываться по любому поводу. Мне кажется, современную отечественную прозу губит некрасовское «поэт в России больше, чем поэт», это желание поучать, высказывать мнение по любому поводу...
- Вы не завидуете тому поколению?
- Уже нет.
- Уже?
- Да. Но все равно печально видеть, как изменились половина моих знакомых-ровесников, как быстро разрушились их личности. Мне стало скучно с ними общаться, и я взял паузу... Мне надоело, что одни называют других предателями, а другие тех - уродами. Мне не интересно это инфантильное блеяние в правую или левую сторону. Мои товарищи перестали разговаривать про художественное. Оказалось, что вокруг невероятно много людей с маленьким, ничтожным эго, которое в основном воплощается не в создании крупных художественных произведений, а в обвинении коллег.
- О чем бы вы хотели разговаривать на своей гипотетической кухне?
- Готов говорить
о кинематографе, о литературе. Про жизнь. Наверное, готов был бы говорить и про политику, если бы это не носило истерический нервный характер. Надо жить своей головой. Меньше суеты и больше одиночества. Эта информационная плотность - беда для интеллигенции, она растерялась. Как можно о чем-то думать, сопереживать, чувствовать, что-то искать в себе, если ты все время в онлайн, что-то читаешь, что-то лайкаешь, постоянно завязан на перепостах...
- А если говорить о сегодняшних ровесниках Довлатова начала 1970-х, тех, кому 25 - 30?
- Слабое бессмысленное поколение милых интеллигентных и в то же время наглых людей с бороденками. У них есть иллюзия уютного существования в мире кофеен, «Фейсбука», велосипедов и прочего.
- Что же в этом дурного? Почему обязательно нужно строить БАМ, ехать на целину?
- Потому что большая, сложная страна. Должны быть люди, которые хотят сделать что-то прорывное. Какая-нибудь милая европейская страна может себе позволить заниматься только возделыванием своего сада. Но у России все-таки другая судьба. Кто-то должен конструировать новые самолеты, открывать новые IT-компании.
Если 10 лет назад было легко найти
работника, который в состоянии думать, самостоятельно принимать решения, то с каждым годом все сложнее и сложнее. Где российские Цукерберги, где талантливые инженеры? У нас ходят вялые люди, которые мало курят, мало пьют, сидят и фотографируют еду. Работают в конторах, которые ничего не производят, и, утомленные, устремляются куда-нибудь на Гоа. Что это такое? Самое настоящее вырождение. Нужны не милые, а те, которые грызут что-то. Тогда и страна будет развиваться.
- Никогда не думали снять кино про молодого современного человека «с бороденкой»?
- Нет, мне не интересно копаться в его проблемах. Я думаю, что буквально на днях сяду писать историю либо про Дягилева, либо про российского олигарха.
- Неожиданно - и то и другое.
- Почему? Про Дягилева давно хочет снять кино Елена Окопная, и мне тоже нравится идея рассказать о человеке, который стремился собирать вокруг себя таланты. Он умел и создавать великих - вспомним Стравинского. Прокофьева, Нижинского, и дружить с великими. Редко кто из наших соотечественников мог похвастать личным знакомством с Брамсом, Верди, Золя, Уайльдом.
- Кстати, тоже ворочал миллионами, правда, при этом не оставил никакого состояния, всю жизнь прожил в гостиницах и имел только два костюма и пальто, а деньги тратил на своих артистов... А что ваш другой персонаж, современный олигарх? Чем вам интересны эти представители рода человеческого?
- Ну что вы, они же такие смешные, когда начинают искать смысл жизни. Когда влюбляются в новых девушек, когда счастливы, что у них много денег, когда пытаются жить не ради бабла. Там много, о чем можно рассказать - и о самом олигархе, и о тех, кто его окружает. Но пока рано говорить о Дягилеве или олигархе, надо разобраться с Довлатовым.
- О прокате уже думаете?
- Вначале фильм будет жить фестивальной жизнью. Есть уже предложения от западных дистрибьюторов по поводу мирового проката. А в России, скорее всего, покажем не раньше ноября следующего года...
Кино о счастье молодости 
