Были и мифы о войне  

Триста спартанцев

Фильм о двадцати восьми панфиловцах вышел на российские экраны аккурат на очередном витке шумихи вокруг этого сюжета – и вообще вокруг темы «роль мифа в истории».

И глядя на то, с какой истовостью ведется, не умолкая, эта, скажем так, дискуссия, с какой щедростью и щегольством, к примеру, министр культуры извлекает по этому поводу из темных недр своей памяти всё новые словесные обороты, расширяющие представления простых тружеников о возможностях русского языка, – от фильма впору было бы ожидать той же оголтелости. 

Мало ли у нас ныне фильмов на   военно-историческую тему сверкают победительно-бронзовым отливом – да почитай что все. А уж тут-то, казалось бы, и вариантов иных быть не может. И даже то, что сценарий Андрея Шальопы был написан не несколько месяцев назад по прямому заказу разгневанного министра, а семь лет назад по велению сердца и что годы эти ушли на честный краудфандинг, мало что меняло в ожиданиях. Доброхотами-монументалистами земля русская тоже не оскудевает, инициатива снизу – это ж из самых-самых наших скреп… 

Ан нет. Всё не так.

Никакой прямой полемики с точкой зрения властей тут, впрочем, тоже нет. Вот Волоколамское шоссе, вот рвущиеся к Москве немецкие танки, а вот панфиловцы, и их ровнехонько двадцать восемь. Ни подмен, ни подвохов, ни кукишей по карманам. Рекогносцировка на местности, сиречь мизансцена, внятная, кто куда шел и кто где засел, показано, титр с датой присутствует, героика также. 

Всё, как заказывали бы, если бы заказывали. Вроде бы. Потому что стоит лишь слегка приглядеться, как – опять – всё не так. 

«Двадцать восемь панфиловцев» – ловкий фильм, хитрый фильм. В нем есть то деланное простодушие – весьма, замечу, народного толка, – которое с ходу обезоруживает записных полемистов. С обеих сторон.

В истории отечественного кино есть   такой хрестоматийный эпизод. Когда в 1934 году единственно возможным стилем для советской культуры официально был объявлен соцреализм, предписывающий в каждом сюжете видеть частный случай общего неуклонного движения к коммунизму, некоторые режиссеры не смогли правильно сориентироваться и решили, что речь идет о предъявлении мифа. То есть предъявлять-то его действительно следовало, но не впрямую, а как нечто естественное, как бы само собой проступающее в логике поступков персонажей. И когда на следующий год великий Абрам Роом поставил свой лучший фильм «Строгий юноша», действие которого разворачивалось словно бы в некоем идеальном белокаменном мире коммунистической утопии, то фильм этот был немедленно запрещен. 

Миф не должен заявлять о том, что он миф. Он должен прикидываться жизнью – будь то жизнь Максима, или депутата Балтики, или простой советской бабы; только тогда его пропаганда оказывается эффективна. В противном же случае он существует – как в фильме Роома – по законам подлинного искусства. А подлинное искусство в области пропаганды удручающе неэффективно.

По своим эстетическим качествам фильм «Двадцать восемь панфиловцев» со «Строгим юношей», положим, и рядом не стоит: композиция рыхлая, ритм местами сбит, местами же и вовсе провисает, да и наречь этот визуальный ряд образным можно лишь буквально в трех-четырех кадрах, – но дело не в этом. Принцип тут – тот же. Не считая нашивок, лычек и тактико-технических характеристик показанных орудий, здесь не просто ничто не претендует на правду – напротив, в полный голос заявляет о своей сугубо мифической сущности. На протяжении десятилетий сотни режиссеров вгрызались в военную тему, будто в ад сходили: и кровь, и грязь, и стоны, и кровь, и огонь неутихающий, и смерть, и страх, и кровь, и кровь… Фильм Андрея Шальопы изумительно опрятен. Однако в этой опрятности, спешу заметить, нет ничего от свежевыглаженных, напрокат взятых костюмов и тому подобной подлой глянцевости (что тоже не редкость в отечественных военных фильмах последних лет десяти). Эта война опрятна не по халтурности – но потому, что она написана с чистого листа и того не скрывает. Это война, никогда не бывшая.

Здесь, кажется, ни разу за весь фильм не   звучит прилагательное «советский»: тут русские защищают свою родину. Здесь нет ни партии, ни правительства, ни вождя – ни намеком, ни оговоркой, ни хоть подтекстом. Здесь бойцы в окопах и землянках общаются на хорошем литературном языке, с правильными периодами и изящными обмолвками. 

Вообще, едва ли не лучшее в этом фильме, без иронии говоря, – диалоги: только, бывало, потянет прочувствованным патриотическим паскудством, как следует ответная реплика – и вновь на экране не пропаганда, но аллегория. Здесь не играют в «народность» и «посконность», не играют и в бронзовых солдатиков; «Двадцать восемь панфиловцев» в некотором смысле очень ленинградское кино. Здесь не матерятся, не потому что цензурным комитетом не велено, а как-то в голову не приходит; не той породы люди. Воспитанные, тонкие. Опрятные. И в этом нет претензии на высказывание о какой-нибудь «правде» – это просто симптом и неизбежное следствие авторского стиля. Шальопа формирует миф. А в мифах не матерятся.

Бредя осенью 1941-го по ночной деревенской дороге к полю грядущего сражения, бойцы неспешно переговариваются. Обсуждают, как их мало, а наступающих врагов много. Один, кстати, вспоминает слышанный когда-то сюжет о семи самураях, которые защитили деревню от сорока бандитов. Другой тоже что-то такое припоминает, но там вроде дело происходило в Америке и защищали поселенцев некие странные пастухи, хорошо умеющие стрелять. «Бродячий сюжет», – отмахивается третий; а еще кому-то приходят на ум триста спартанцев… Если вдруг кто запамятовал, фильм Куросавы «Семь самураев» вышел в 1954 году, его ремейк-вестерн «Великолепная семерка» – и вовсе в 1961-м. Там, где речь о бродячих сюжетах, нет такого понятия, как «анахронизм», нет и «исторической правды или неправды». 

И да, разумеется, Великая Отечественная   война для отечественного зрителя давно стала территорией, для бытования мифов весьма пригодной. Это не означает, что мифологизировать подлинную историю этой войны вне эстетических пределов не является подлостью, – является, господин министр, и еще как. Но внутри этих пределов мифологизация – не преступление, а почти что неизбежность; так уж устроены пресловутые «образные ряды». Можно, подобно многим великим, от Германа до Климова, испытывать эти пределы на прочность, скрещивая кровь и грязь реальности с целлулоидом и нитратом серебра кинопленки. Можно – но необязательно. 

Миф, честно заявляющий, что он миф, ничем не хуже; в конце концов, Гомер делал то же самое. А лучший образец для рассказа о войне вряд ли сыщешь.

Алексей Гусев, "Город 812"

У разъезда Дубосеково

 Впервые в отечественном кинематографе предпринята попытка рассказа о подвиге, совершенном на подступах к столице 16 ноября 1941 года, о «бое 28 панфиловцев у разъезда Дубосеково». Фраза политрука Василия Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва», - превратилась в одну из формул веры советских людей в победу над немецко-фашистскими захватчиками.

Историю Великой Отечественной войны и дискуссии вокруг достоверности официальной версии героического деяния панфиловцев, вероятно, держали в уме и создатели ленты, и зрители постарше. Для зрителей помоложе все это вряд ли является предметом внимания и изучения. Молодые люди шли на «кино про войну». И они его увидели.

На премьере фильма в кинотеатре «Аврора» зрители аплодировали стоя.   Действительно, хотелось сказать спасибо тем, кто рискнул взяться за столь сложную тему, обросшую домыслами, спорами, пустопорожними дискуссиями о целесообразности подобного подвига, тоталитаризме сталинской эпохи и т. д. Авторы сняли фильм только об одном эпизоде войны, но в нем как в капле воды отразилось понимание того, почему мы до сих пор вспоминаем эти трагические страницы истории как пример взлета человеческого духа. Поневоле рука автора тянется к словам и оборотам высокого стиля: таковы эмоции после увиденного.

Парадокс, однако, в том, что фильм практически лишен героико-эпического пафоса. Можно даже сказать, что он намеренно прозаичен, подробен в том, как показаны будни войны, и в том, как готовятся панфиловцы к выполнению поставленной командованием боевой задачи - не допустить прорыва немецких танков к Волоколамскому шоссе. Этот стиль - явная отсылка к традициям военного отечественного кино и литературы. Каждый из зрителей волен самостоятельно выбирать примеры. Один из самых очевидных - «Горячий снег». Именно там прозвучала фраза генерала Бессонова: «Главное было - выбивать у них танки». Нынешний фильм «28 панфиловцев» снят как раз про это. Про борьбу людей против железной армады вражеской техники, пытающейся подавить, раздавить, уничтожить стойких защитников Москвы. Враг в фильме безличен. Это всего лишь железные машины да странные фигуры солдат, чьи лица скрыты.

С ними сражаются наши, бьются до последнего патрона,   гранаты, снаряда, последней капли крови. Приходится пожалеть, что за два часа экранного времени ты не успеваешь подробно вглядеться в лицо каждого из защитников. Но снова вспоминаешь название фильма и понимаешь: он еще и об этом - об объединяющем порыве не пропустить врага. Так и рождается образ коллективного защитника Родины, ставшего мифологическим словосочетанием - 28 панфиловцев.

Впервые за постсоветские годы довелось на киноэкране увидеть реальное воплощение тех слов, которые мы любим повторять в дни воинской славы и триумфа нашего оружия: есть такая профессия - Родину защищать. В фильме простые солдаты выполняют свою тяжелую работу, с потом и кровью. Они вовсе не собираются пасть смертью храбрых, потому что тогда некому будет отражать атаки. Но они и не цепляются за жизнь, проявляя чудеса мужества, когда страх сковывает тело и прижимает его к земле.

История, рассказанная в фильме, - о преодолении страха, о чувстве локтя и взаимовыручки, о том, что люди из разных уголков большой страны оказались вместе на переднем и, как оказалось, последнем рубеже обороны своей столицы. Здесь рядом были казах и русский, украинец и еврей, и такое братство - еще один аргумент в дискуссиях о том, почему немцы так и не смогли взять Москву, а мы погнали их обратно, до их немецкой столицы. Недаром те знаменитые слова, авторство которых приписывают политруку Клочкову (в этой роли Алексей Морозов, недавний Ваксон в «Таинственной страсти»), звучат с экрана просто и без надрыва, психологически оправданно.

Удивительным образом складываются отношения нашего   кино с темой войны. Если в прежние времена оно рассказывало истории о разных периодах Великой Отечественной, но в них неизменно чувствовался пафос окончательный Победы над врагом, то в лучших военных лентах нового российского кино речь идет о самых первых и трагичных эпизодах. Они совсем по-другому объясняют историю, когда победа в одном конкретном бою, на одном конкретном участке фронта - будь то оборона Брестской крепости или защита Москвы - есть важный шаг к будущей великой Победе. Историю войн пишут победители. На экраны вышел фильм о тех, кто победил врага в ноябре 1941 года. 

Сергей Ильченко, "СПб ведомости"

Фотоальбом