Любимые фильмы
Одиночество зла
После Эйзенштейна эпоха Иоанна Грозного разрабатывалась в кино преимущественно в приключенческом стиле – от одной средненькой экранизации столь же средненького романа «Князь Серебряный» до другой, а то и вовсе в бразильско-венесуэльском ключе, как в недавнем телепроекте Андрея Эшпая. Между тем сам Иван Васильевич почти не менял профессию, лишь иногда переквалифицируясь из
великого централизатора Руси в тирана-душегубца и обратно. Однако осмысления эпохи опричнины только в тональностях централизации или душегубства явно недостаточно для понимания происходившего. Иван IV сумел настолько слить воедино свою паранойю, политические воззрения, религиозный опыт и предельно театрализованную игру на публику, что вообще стер всякую грань между этими вещами. Девятый вал кровавых эксцессов (источники того времени описывают суть дела предельно лаконично: «В Ивановском Большом отделано
семнадцать человек, да четырнадцать человек ручным усечением конец приняша» (о походе в бежецкие вотчины конюшего Федорова); «По Малютиной скаске в ноугороцкой посылке Малюта отделал тысячу четыреста девяносто человек, ис пищалей отделано пятнадцать человек» (о разгроме Новгорода)) весьма нестандартно отражается в сознании царя: «А мне псу смердящему, кому учити и чему наказати, и чем просветити? Сам бо всегда в пианьстве, в блуде, в прелюбодействе, в скверне, во убийстве, в граблении,
в хищении, в ненависти, во всяком злодействе. <…> Паче же в настоящем сем многомятежном и жестоком времени, кому мне, нечистому и скверному, и душегубцу, учителю быти?» (из послания кирилловским старцам). И Павел Лунгин взялся за наиболее существенное: показать этот взаимопереход террора и покаяния, показать, как тирания безумия и страха разъела самого Ивана, как «многомятежное и жестокое время», выражаясь царскими же словами, вгоняло в сердце государя осиновый кол
вырождения, пока государь испытывал время на дыбе.
|