13 апреля в российский прокат вышел фильм режиссера Сергея Лозницы «Аустерлиц». Это документальная черно-белая картина о туристах в мемориалах на месте нацистских лагерей смерти – Заксенхаузена, Дахау, Равенсбрюка и других.
Живые против мертвых
Название фильма связано с одноименным романом немецкого писателя Винфрида Зебальда, посвященного памяти о Холокосте. Сергей Лозница, родившийся в Белоруссии, выросший в Украине, 10 лет работавший на Санкт-Петербургской студии документального кино, а с 2010 года снимающий игровое и документальное кино в Европе, – звезда европейских и мировых фестивалей. Достаточно сказать, что премьера «Аустерлица» прошла в сентябре 2016 года на Венецианском кинофестивале.
В России прокат документальных картин – дело редкое, а картин такого уровня – и подавно. Интерес к «Аустерлицу» усиливает и то, что одна из последних работ Лозницы – фильм «Майдан» – в России в прокат по понятным причинам не вышел. «Город 812» поговорил с режиссером о разнице в российском и западном отношениях к памяти о Второй мировой.
– Когда открывались мемориалы, такие как Заксенхаузен, принималось осознанное решение «впустить жизнь» в бывшие лагеря смерти – сделать их местом туристической инфраструктуры со свободным входом, без дресс-кода и особых правил поведения. Это было ошибкой?
– Решение открыть бывшие концлагеря на территории Германии для публичного посещения представляется мне совершенно правильным. Полагаю, вы ошибаетесь, утверждая, что принималось решение сделать их местом туристической инфраструктуры. Изначально такой установки на массовый туристический рынок не было и быть не могло. Концлагеря открывали для публичного посещения как доказательство того, что они вообще существовали. Немцы не хотели верить, что эти преступления совершались на самом деле, и открытие мемориалов концлагерей было важным элементом денацификации Германии. Еще десять-пятнадцать лет назад эти места в основном пустовали. Иногда привозили группы школьников, ну и туда, конечно, приезжали сами бывшие узники или их потомки. Для потомков узников мемориал концлагеря – это кладбище. Место, где покоится незахороненный прах предков. Это место скорби и памяти.
– Но сейчас ситуация изменилась. И мы это видим в том числе и в вашем фильме. Появились туристы.
– Насколько мне известно, метаморфозы с мемориалами концлагерей произошли именно в последние годы, и, вероятно, они связаны с общим бумом глобального туристического консьюмеризма, с одной стороны, и, с другой стороны, с тем, что все меньше остается свидетелей, прошедших и переживших этот ужас. Свидетели и очевидцы умирают, а мемориал все больше превращается в аттракцион, абсорбируется туристическим бизнесом, особенно в окрестностях больших городов. Например, Заксенхаузен входит в топ-10 туристических достопримечательностей Берлина!
Вот такие причуды современного консьюмеризма – поход в концлагерь, осмотр газовой камеры, фотография на фоне печи крематория и надписи Arbeit macht frei («Труд сделает вас свободными») – это такой новый популярный «продукт» на туристическом рынке.
У культурологов уже есть специальный термин для такого вида отдыха – «танатотуризм». Термин этот введен в научный обиход совсем недавно, что говорит о том, что феномен массовых визитов на места массовых зверств – достаточно новое социально-культурное явление.
– Конечно, потребительское отношение ко всему пугает, но в какой форме, кроме этой, может сохраняться память об ужасах фашизма?
– В Германии был нацизм, фашизм был в Италии. На мой взгляд, все дело в образовании. Память можно и нужно сохранять – передавать при помощи чтения и просмотра источников, исторических исследований и свидетельств. Должен быть доступ к информации, к фактам. Это относится не только к «памяти о фашизме», если использовать ваше выражение, и к памяти о нацизме, но и к памяти о любом историческом преступлении. Вот, например, известно, что в сентябре 1941 года в Бабьем Яре под Киевом за три дня бойцы немецкой зондеркоманды СС расстреляли 33 000 евреев. Это факт. Это страшная статистика. Ее следует знать. Или, например, известно, что в апреле-мае 1940 года в Катынском лесу под Смоленском сотрудники советского НКВД расстреляли 22 000 поляков. Это факт. Это страшная статистика. Ее следует знать.
Мне представляется, что мемориалы должны быть местами памяти и местами сохранения знания, информации. То, что мне пришлось наблюдать сейчас в немецких музеях концлагерей, – скорее места знания об индустрии массовых убийств, чем места знания о жертвах. Вам подробно рассказывают об устройстве печи крематория, об организации процесса истребления. Складывается впечатление, что если возникнет необходимость, достаточно лишь нажать кнопку – и адские машины снова придут в действие. Лучший мемориал, который я видел, – Берген-Бельзен. Там только каменные плиты с именами жертв и стеклянный павильон, в котором можно познакомиться с документами. Никакого развлечения, никаких «аттракционов». Место памяти и скорби.
– В чем, на ваш взгляд, главное отличие в восприятии событий Второй мировой в России и на Западе – у немцев, французов или американцев?
– Разница в отношении состоит в том, что в Европе мемориалы Холокоста и массовых убийств существуют давно и стали частью исторического нарратива. В Германии проводилась государственная политика денацификации. В СССР же сам термин «холокост» был неизвестен. Советская власть делала все возможное для того, чтобы стереть память об убийстве шести миллионов евреев, точно так же, как делалось все для того, чтобы стереть память о миллионах людей всех национальностей, уничтоженных в советском ГУЛАГе. В советском историческом нарративе речь всегда шла об убийствах нацистами «советских граждан», а факт целенаправленного геноцида евреев замалчивался. Собственно, и памятник, установленный в советское время в Бабьем Яре, – это памятник «советским гражданам», хотя в европейскую историю и историю Второй мировой войны Бабий Яр вошел прежде всего именно как место самого массового убийства евреев.
– В России еще остались экспозиции об ужасах ГУЛАГа. Вы бывали в музее истории политических репрессий «Пермь 36»? До его закрытия, конечно.
– Нет, к сожалению, не приходилось. На мой взгляд, мемориалы ГУЛАГа должны существовать по всей России. История преступлений советского режима, жертвами которого стали десятки миллионов людей и суд над которым так до сих пор и не состоялся в России, должна изучаться в школах, должна стать частью национального исторического нарратива. Без этого не может быть развития. Общество, не ведающее о своем прошлом или отрицающее его, обречено на стагнацию и прозябание вне истории.
– Были ли сомнения или сложности при выпуске фильма в прокат в России?
– У меня? Сомнений и сложностей не было. Я очень рад, что картину увидят российские зрители.
– А как прошел прокат картины в Германии и Италии?
– Прокат и в Германии и в Италии еще продолжается. У фильма была замечательная пресса. На тех показах, где мне пришлось представлять картину, возникали очень живые дискуссии. У меня был совершенно удивительный опыт путешествия с картиной по северной Италии, провинции Эмилья Романа. Показы «Аустерлица» проходили в маленьких городках, и каждый вечер кинотеатры набивались до отказа, после окончания фильма начинались страстные обсуждения. В Италии свой опыт фашизма, своя травма – и я глубоко уважаю ту работу, которое проделало итальянское общество по осмыслению этого этапа собственной истории. То же самое можно сказать и о немцах. Не может быть памяти, осознания коллективной вины без знания, без обращения к документальным фактам. Немецкое общество эту работу проделало и продолжает проделывать. Это не означает, конечно, что все современные немцы обладают иммунитетом против заразы нацизма и популизма, но как минимум ни одному человеку в здравом уме и твердой памяти в современной Германии не придет в голову ставить памятник Гитлеру. Согласитесь, это огромное достижение по сравнению с тем, что происходит сейчас в России, где снова начали появляться памятники Сталину.
Елена Некрасова, "Город 812"
Селфи в газовой камере
Проживающий в Германии украинский режиссер белорусского происхождения Сергей Лозница известен прежде всего двухчасовым пропагандистским фильмом «Майдан». Снятая преимущественно со статической камеры толпа — перемещается, спит в грязных палатках, пьет чаек с печеньками, сталкивается с «Беркутом», распевает «Ще не вмерла…».
Потом победившие герои Лозницы разъехались по юго-востоку, чтобы жечь живьем «вату» в Одессе, расстреливать детские сады и школы в Донбассе, насиловать и убивать в Мариуполе, грабить дома в Краматорске и в конечном счете расплачиваться головой за свои деяния под Иловайском и в донецком аэропорту.
«Каратели? Какие каратели? Никаких карателей нет! — говорит Лозница в многочисленных интервью. — Это патриоты Украины, а россияне им завидуют — они рабы своего царя и думали, что украинцы будут их рабами».
Есть что-то невероятно ироничное в том, что именно этот режиссер изготовил документальный фильм про нацистские фабрики смерти, приуроченный к Международному дню освобождения узников фашистских концлагерей, отмечаемому 11 апреля. «После Освенцима невозможно писать стихи», — утверждал 70 лет назад Теодор Адорно. Зато после Одессы можно спокойно и без фантомных болей утраченной совести снимать про Освенцим — вступил в «диалог» Лозница.
Картина называется «Аустерлиц» — это должно нам намекнуть, что речь идет об обобщенном нацистском концлагере. Но использование наименования места известной битвы Наполеона выглядит глупой и неуклюжей шуткой, пародией на Аушвиц. Что бы ни утверждали пресс-релизы, говорящие «о съемках во многих лагерях», в подавляющем большинстве эпизодов легко узнается лишь один — Заксенхаузен, его надпись Arbeit macht frei на воротах, его памятники, тюремные блоки и зона для уничтожения заключенных.
Выбор лагеря, конечно, не случаен. В Заксенхаузене, как отлично знает каждый украинский националист, несколько лет содержались лидеры ОУН Степан Бандера и Ярослав Стецько. Отправились они, впрочем, не в газовые камеры, а на волю, готовить агентов для абвера, засылаемых в тыл Красной армии. Так что труд их и в самом деле сделал свободными — нацисты не соврали.
В том же лагере содержались русские военнопленные, создавшие подпольную организацию во главе с генералом Зотовым, сын Сталина Яков Джугашвили, который здесь и погиб, знаменитый пастор-антифашист Нимеллер и многие другие. Никакого их присутствия в ленте не чувствуется. Вообще рассказа, истории в ней очень мало — в основном случайные куски из монологов туристических гидов, объясняющих, как в газовые камеры одновременно пускали и газ, и воду, чтобы ускорить смерть жертв, или про то, как в Освенциме отряд рабочих взорвал печь крематория.
Большая часть фильма Лозницы — это снятые, опять же с одной точки, передвижения экскурсантов: они фотографируют, хмурятся, смеются, жуют. Короче, ведут себя совершенно буднично. «Здесь бродят тысячи туристов, и все ищут «Макдоналдс», чтоб пожрать», — как пел Сергей Калугин.
Ожидаемая реакция кинокритиков — что-то вроде возмущения людьми, которые не понимают, что нацистский концлагерь — место трагическое, святое, а не Диснейленд. Но на деле никаких оснований для подобных обвинений нет. Глупого и непристойного поведения, как у посетителя, позирующего для фото в позе подвешенного к пыточному столбу, очень мало. Народ в массе своей сдержан и занят обычными заботами. Он не виноват, что лагеря смерти превращены в туристические объекты, а обстановка далека от нагнетания ужаса и скорби.
В нашей Керчи в Аджимушкайских каменоломнях, где в 1942-м полгода держали осаду красноармейцы, создана атмосфера, пробирающая до дрожи: ты буквально чувствуешь боль каждой загубленной души. И если в Заксенхаузене подобного нет, то это просто провал тамошних музейщиков.
Тут невозможно сделать напрашивающиеся у граждан с шарманкой в голове выводы, наподобие такого: «а потом эти люди в шортах и с наушниками так же пойдут убивать евреев и гомосексуалистов, как убивали их предки в форме СС». Дальше должны следовать ламентации про «бойтесь равнодушных». Так сказать, развитие «религии вины», на которой строилась современная толерантность в Европе и которая привела ее к стокгольмскому синдрому перед лицом терроризма. Ты виноват уж в том, что ты в коротких штанах.
Однако длина шорт или жвачка между зубов никак не указывают на маньяка-садиста или хотя бы на равнодушного. В Одессе убитые и убийцы родились в одной стране, до какого-то момента говорили на одном языке, были соседями. А потом вдруг гарные дивчины начали заливать в бутылки горючую смесь, а бойкие хлопцы — «патриоты Украины» — с помощью этих «коктейлей» сжигать заживо тех, кого обозначили как «вату», и радоваться в сетях «шашлыкам из колорадов». Между тем именно эти преступники для Лозницы — подлинные герои.
Сущность философии фашизма — именно в идее, что один человек может утверждать свое величие, достоинство, статус через унижение, мучение, убийство себе подобного. Это прекрасно передано в «Иди и смотри» Элема Климова, это звучит, пусть и в несколько заглушенном риторикой виде, в «Обыкновенном фашизме». У Лозницы такого нет и быть не может. Его взгляд намеренно отстранен, он абсолютно ничего не рассказывает ни о нацистской системе человекоубийства, ни о нашем сегодняшнем ее восприятии.
Бесспорно, Лозница как единомышленник современных гиммлеров, эйхманов и гейдрихов — аваковых, парубиев, наливайченко, — мог бы немало поведать о психологии массовых убийц и насильников. Но для этого ему бы пришлось развернуть камеру в другую сторону. На себя.
Концлагеря и аттракционы 
