Кинорежиссёр Юрий Быков считает, что менталитет русского человека и есть причина несовершенства его жизни.
Актёр по образованию, в течение нескольких лет он служил в московских театрах, пока не рискнул на собственные деньги снять короткометражку «Начальник». Дебют оказался удачным – в 2009 году новоиспечённый режиссёр покинул «Кинотавр» с призом и интересом со стороны продюсеров. В Быкова пове- рил Алексей Учитель и помог ему снять полный метр – муж- ской триллер с элементами притчи «Жить». Эта картина полу- чила приз «Дебют» на фестивале «Золотой Феникс». Но в голос о Быкове заговорили после того, как в престижную каннскую программу «Неделя критики» попал его «Майор» – социальная драма о преступлении и наказании майора МВД Сергея Собо- лева. На 16-м международном кинофестивале в Шанхае «Май- ор» победил в трёх номинациях: «Лучший фильм», «Лучшая режиссёрская работа» и «Лучшая музыка в фильме» (кстати, композитор – сам Юрий Быков).
– Юрий, фильм рассказывает о майоре МВД, который сбил насмерть ребёнка и, чтобы избежать наказания, вместе с друзьями – гаишником и следователем – выдумывает легенду, что не он виновен в катастрофе, а мать ребёнка. Но потом майор принимает решение идти под суд – однако поздно: его компромисс влечёт за собой череду смертей. На самом же деле главный герой вовсе не майор, а следователь, который превращается в монстра и идёт на всё, чтобы спасти друга (его сыграл Быков. – Прим. ред.).
– Да, на самом деле «Майор» – это ситуация, «форс-мажор», вокруг которого завинчивается трагедия. Должность майора, конечно, возникла неслучайно – отправной точкой сценария было нашумевшее дело майора Евсюкова, расстрелявшего безоружных людей в супермаркете. Но спасибо Алексею Учителю (его студия «РОК» взяла на себя финансирование фильма. – Прим. ред.), он вывел проект на гораздо большую глубину. Кто знает, может быть, я увяз бы в истории про упырей, для которых нет ничего святого, для которых взять пушку и начать палить направо-налево – проще простого. Но согласитесь, куда страшнее, когда человек с оружием не какой- нибудь узколобый злодей, а сам жертва обстоятельств. И следователь тоже не однозначный подлец, а по-своему жертва системы.
– Действие «Майора» происходит в небольшом городке в Рязанской области, откуда родом и вы. Насколько для вас существенно, что вы – «провинциальный мальчик»?
– Безусловно, существенно. Я действительно родился в маленьком городе N Рязанской области. Сразу за моим домом 40 километров чистого поля. И самые яркие детские воспоминания – конец сентября. Холод, грязь. Ночь. Мы на поле воруем капусту, и вдруг возникают фары милицейской машины. Мы бежим через грядки, уазик за нами; спотыкаясь и увязая в месиве, менты орут матом: «Стой, сука, собака!» – и т. д. и т. п. И вот мы с этой капустой прибегаем домой и варим щи на следующее утро.
Для меня этот город – квинтэссенция России с её болевыми точками и типичными правилами взаимоотношений людей, имеющих вполне себе мещанские представления о том, для чего нам дана жизнь. Жизнь в таких городках лишает всяких иллюзий, в том числе и по поводу организации сообщества под названием «государство». Что мы знаем о гражданском долге? Ничего! Мы не знаем, что это такое. А я уверен: в объединении людей, называющемся государством, гражданский долг должен быть приоритетом.
– …нравственный закон внутри нас». Увы, я не верю в гуманистическую теорию. Мой жизненный опыт мне доказывает только то, что мы живём не по принципу внутреннего нравственного закона, а по принципу конкуренции, и кто-то становится ресурсом и энергией для кого-то другого. Особенно в нашей стране, которая до сегодняшних дней сохранила все признаки феодального строя в исконном виде. Любые европейские ценности, основанные на рыцарском кодексе чести, нежизнеспособны на нашей территории. Тот, кто следует законам морали и нравственности, непременно становится жертвой, выживает же тот, кто умеет приспособиться, поступиться совестью или долгом. А если кодекс чести где у нас и действует, то только в «ближнем круге», а те, кто находится вне него, по определению чужие. Помните, как в романе Савенкова «Конь бледный» было сказано: «Нет больше той любви, как если за други своя положить душу свою…» Только за «своих». Вот об этом – о том, что вся страна существует в координатах семейственности, клановости, – я и снимал «Майора».
– В фильме друг майора, гаишник, задаёт матери погибшего ребёнка сакраментальный вопрос: «Если бы твой муж сбил насмерть человека, ты бы его сама в полицию потащила?» И она молчит…
– В том-то и дело, что все мы в одной упряжке. Мы ненавидим чиновников-хапуг, но если нам повезёт попасть в этот мир, мы что, ведём себя как-то иначе? Нет, мы моментально становимся заложниками «клана». То же самое и с полицейскими. Они отнюдь не все упыри, среди них много достойных людей, другое дело, что они, в отличие от гражданских, более сплочены, они знают систему, законы и знают, как их обойти. Но хотя герои «Майора» менты, я снимал фильм не как обличение людей в погонах. Есть погоны, нет их, суть не меняется – все мы заложники менталитета. Именно менталитет русского человека и есть причина несовершенства его жизни. На месте майора Соболева, увы, может оказаться любой. И если кто-то живёт в гармонии с окружающим миром, то он просто счастливчик, ему повезло не столкнуться лицом к лицу с роковыми обстоятельствами, которые могут подмять его в одну секунду. Человек, по большому счёту, и так существо несовершенное и беззащитное, но человек, проживающий на территории нашей страны…
– Для себя какой вывод вы делаете из этих размышлений?
– Вывод очень простой. Вот я, родившийся в 1981 году, заставший пусть мельком, но всё же перестройку, переживший 90-е, и не где-нибудь, а в российской провинции, переживающий за то, что происходит в стране сейчас, очень обижен на своих родителей, на свою судьбу за то, что появился на свет именно здесь и сейчас. Мне, честно говоря, очень некомфортно здесь существовать. Я бы хотел появиться в другом месте и в другое время, более благосклонное ко мне. Хотя можно вспомнить и такие строки Фёдора Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».
– Ещё скажите спасибо, что не в Камбодже живёте, которая входит в самые бедные страны мира.
– Мне всё равно, как живут в Камбодже, меня волнует, как живут граждане в России. Есть фраза, не помню, кто её сказал: «В России всегда были хорошие книжки и плохая жизнь». Вот бы наоборот!
– Зато сколько у нас поводов для рефлексии! А в какой- нибудь Швейцарии о чём снимать кино?
– Это правда, Россия – самое то место для художников, ведь художник – самая циничная субстанция, потому что любую, самую драматичную или, напротив, анекдотическую ситуацию он использует в своих целях. Так что, конечно, спасибо за неограниченные драматургические возможности, но мне дико хочется, чтобы всё-таки у нашей страны хоть когда-нибудь был период спокойствия, гармонии. Но когда оказываешься в пасмурную погоду в поле, смотришь на свинцовые облака, бескрайние просторы, тебя охватывает чувство безнадёжности. Единственное, что мы можем делать, – это просто что-то делать. Вот как герой моего следующего фильма, бригадир-сантехник, который вопреки всем обстоятельствам спасает обитателей общаги, которая вот-вот рухнет, – надо следовать правилу: делай, что должно, и будь что будет…
Кинорежиссер Юрий Быков: Увы, я не верю в гуманистическую теорию. Мой жизненный опыт мне доказывает только то, что мы живём не по принципу внутреннего нравственного закона, а по принципу конкуренции.
Екатерина Юрьева, "Невское время"
Часть 2: Сrescendo
Почему наше кино перестало быть эмоциональным
На экраны вышел «Майор» Юрия Быкова — самый успешный из российских фильмов года на международной арене. Он был выбран в каннскую программу «Неделя критики», а на фестивале в Шанхае награжден тремя призами, включая Гран-при.
Но что любопытно, Быков снял остросоциальное кино про майора полиции, который, случайно сбив насмерть мальчика, поначалу идет на компромисс с совестью, а потом решает искупить свою вину. Казалось бы, режиссеру уготовано место в ряду прочих создателей российского «авторского кино». Однако это не так.
- Порой читаешь интервью с каким-нибудь нашим режиссером, а он бодро заявляет, что вырос на «Крепком орешке» и упаси его боже от советского кино. А вы на какое наше кино ориентировались?
- Могу перечислять бесконечно. «В огне брода нет», «Начало». «Мой друг Иван Лапшин», «Они сражались за родину»… В нашем старом кино был корень. Вот будь я на месте женщины и меня спросили, кого ты выбираешь: Ролана Быкова или Данилу Козловского, я бы даже не раздумывал.
- И?
- Если женщина не дура, чаша ее весов склонилась бы в сторону Быкова, а вовсе не Козловского. При этом я очень хорошо отношусь к Даниле, он старается, как может, в рамках предлагаемых ему обстоятельств. Но все равно он уступает Быкову. Тогда мужики были с я..ми. Вот включаю «Они сражались за родину» и смотрю на Буркова, Никулина, Бондарчука, Шукшина, и понимаю: это люди, которым было не все равно, которые действительно любили свою страну. Идеи товарищей, которые рассуждают о мировом глобальном контексте искусства, культуры и т.д., мне не понятные, на мой взгляд, все это глупости. Я говорю на русском языке, и хочу говорить именно на нем, и хочу быть верным родной культуре, и упаси боже ее смешивать с какой-то другой, глобализировать, унифицировать.
Если переводить в плоскость кинематографа, то мне непонятно, почему западные тенденции пришли в новую волну российского кино. Таков уж наш менталитет, что мы грубоватые, пошловатые, аляповатые, ироничные, темпераментные, и почему же у нас должен быть еще один вариант длинного, скучного европейского кино? Ну, правда, невозможно снимать про русского человека, который двадцать минут ходит между деревьями, ни о чем. Это смешно и пошло. Вот Балабанов снимал, что называется, по-нашему: в каждом его кадре видно, что он невероятно искренен, что он мучился, страдал, переживал…
- Почему же наше кино перестало быть эмоциональным?
- Потому что на него оказало влияние поздняя французская «новая волна», с ее заумью, эстетством. Но меня интересует другое - как же так получается, что вот они сидят за столом, выпивают водку, дерутся, матерятся, а кино снимают такое рациональное, «холодное»? Сигарев, Хлебников, Аркус, Бакурадзе, Мамулия – все они интроверты, мизантропы, и все снимают кино «под себя». Это не значит, что они не талантливы, не об этом речь. Но мне неприятна их установка «не опускаться до зрителя». Знаете, в не самой моей любимой книжке, но верно сказано: «Кому много дано, с того много спросится». Они эту истину отвергли. Им гораздо важнее сидеть впятером, вдесятером и рассуждать: «какой же ты классный!», «А ты какой классный, что оценил, что я такой классный!». И что удивительно – ведь не подпрыгивают!
- Не делают - что?
- Это бабушка мне однажды сказала: «Человек, который обманывает, или делает что-то не то, он подпрыгивает». И когда я общаюсь с некоторыми представителям интеллектуальной кинематографической общественности на «Кинотавре» или еще где-нибудь, я смотрю им в глаза и думаю: «Вот сейчас они подпрыгнут!» А они не подпрыгивают, что меня ужасно удивляет.
- Может, они искренне в своем желании «не опускаться до зрителя». Но вот откуда в них этот снобизм? Особенно в Василии Сигареве («Волчок», «Жить». - Ред.), который, как и вы, что называется, из народа. - Может быть, снобизм это единственный способ выживания в той среде, в которой высшее достижение – принадлежность к элите. Вокруг все гниет, разрушается, распадается, но их волнует только самоощущение – гении они или нет. Ради этого они усложняют конструкцию повествования, сознательно стараются быть нерасшифруемыми. Все хотят быть Гессе, играющим в бисер. Придя во ВГИК, я был поражен, как же закостенело наше кинематографическое общество, которое постулирует, что надо творить не ради «здесь» и «сейчас», а «на все времена», иначе говоря, стремится к «гениальности». И понятно, что мало кому дано снять тонкое, глубокое кино, настоящее произведение искусства, поэтому все сидят и злобно грызут ногти. И в итоге что получается? Что король-то голый…
- А вам в вечность плюнуть не хочется?
- Нет, конечно, я не претендую на гениальность и не претендую на какое-то откровение в кинематографе. Мне гораздо важнее делать кино, понятное большинству людей, эмоционально цепляющее их, вызывающее какой-то отклик. Не вижу смысла делать кино для себя любимого. Мне хочется, чтобы меня услышали, как услышали зрители, которые смотрели «Они сражались за Родину» и которых забирала не на шутку ключевая сцена: «Солдаты. Родина никогда не забудет ни ваших подвигов, ни ваших страданий. Победа будет за нами». Я за одну эту сцену всех своих интровертных коллег променяю. Потому что им неведома искренность, реальная боль за человека. Потому что они ненастоящие.
Правда, с другой стороны, они меня считают ненастоящим, «не тонким», а «Майора» называют «мыльной оперой». Так что противостояние есть. Причем я бы с удовольствием сел с ними за один стол: «Ребята, ну что во мне не так? С голой задницей на экране не бегаю, матом про вас не выражаюсь!»
- И в самом деле, в чем проблема их неприятия вашего кино?
- Им непонятно мое желание быть услышанным большинством. Я, как и они, делаю остросоциальное кино, но при этом рассказываю истории максимально доступно, экспрессивно, эмоционально. В «Майоре», например, камера разве что на крышу не влезает.И я очень благодарен Алексею Учителю (чья студия «Рок» выступила продюсером картины. – Ред.), который посоветовал мне в финале убрать сцену, в которой один из персонажей философствует на тему развернувшихся событий. Это было лишним – нарушало динамику, да и вообще приносило какую-то морализаторскую ноту. Пусть зритель сам додумывает…
- Ну и расслабьтесь – зачем вам добрые слова от других режиссеров, если вы работаете на зрителя?
- Нет, все-таки при том, что мне чрезвычайно важно признание простого зрителя, хочется и признания коллег. Может, вся проблема, что мне с самим собой некомфортно. Может, проблема в том, что я вырос в маленьком городке N Рязанской области с родителями деревенского происхождения, имеющими мещанские представления о том, как устроена жизнь, для чего она дана, – у меня дети, жена, соседи уважают, деньги есть, что еще надо? И вот я вырвался из этой среды, в которой все было понятно, что в 70-е, что в 90-е, что в 2000-е годы. Система координат была вполне очевидна. К тому же размышления над вопросами бытия не приносят счастья, как известно по Екклезиасту: ктоумножает познания, умножает скорбь…
- У вас комплекс Мартина Идена (герой романа Джека Лондона, который всячески старается попасть в высшее общество и жестоко разочаровывается).
- Точно. А в итоге получается, что я не там, и не там. Признаюсь, у меня как у человека, выросшего в глубинке, глядя на страну, лежащую в руинах, иногда возникает мысль: «Быков, епрст! Чем ты занимаешься? Ты должен бросить свою профессию, и идти…»
- В народ? Просвещать?
- Не просвещать, а брать людей за шкирку и трясти их как грушу: «Ты не смеешь делать что-то дурное в нашей стране!»
- Так, наверное, то же самое можно делать, не вытряхивая душу из людей в буквальном смысле, а посредством кино.
- Ну да, вот я сейчас как раз начну в Серпухове снимать картину про ЖКХ, опять это будет жесткая, стремительно разворачивающаяся история (действие обеих предыдущих картин Быкова, «Жить» (не путать с одноименной картиной Сигарева) и «Майор» происходит в течение одного дня – прим. ред.). Однажды ночью бригадир-сантехник выезжает на вызов в общежитие и понимает, что дом вот-вот рухнет и погребет под собой 800 человек. Он делает все, чтобы спасти людей. А межу тем мэрия глуха к его воззваниям, потому что бюджет распилен…
- Ну само собой. Кто победил?
- Победил бригадир. Опять же, мы хотим сделать эту картину, чтобы поплясать на костях: «ах, как у нас все безнадежно», а, напротив, дать зрителю надежду: вот есть мужики, который способен на поступки. А вообще, посыл фильма: делай, что должен, и будь что будет.
- Из грехов какой вам сегодня кажется самым страшным?
- Ложь, конечно.
- Не убийство?
- Нет, убить, особенно в мужской философии, - это дозволенное, тем более когда речь идет о защите близких. А вот ложь, вранье…
- А как же насчет лжи «во спасение»? Вот Лука из горьковского «На дне» говорит: «чего тебе правда больно нужна, она, правда-то, может, обух для тебя...»
- Я, кстати, играл в этой пьесе Ваську Пепла, и как мой герой, никогда не был сторонником вот этих сентенций. Я и «Майора» снял о том, что нельзя врать – ни другим, ни себе самого, нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. А единожды солгав – получай по заслугам. Майор дал слабину – растерявшись, он позволил своим друзьям-коллегам начать его отмазывать от ответственности за невольное, но все же убийство. Потом он пытается исправить ситуацию, но обратно уже не повернешь, и своими поступками он только множит количество жертв. Надо отвечать за свои поступки, свои решения, свои слова. А у нас сейчас такая ситуация, когда не хватает волевых, жестких мужчин, способных держать себя в руках и адекватно оценивать ситуацию. Куда проще поддаться рефлексии, эмоциям.
Или вот еще одно из проявлений лжи, против которой я выступаю – пресловутая политкорректность. Человек так устроен, что он не может быть толерантным по определению. Причем толерантность это не просто ложь, это еще и трусость, которая в конце концов, приводит к тому, что мы предаем основы, которые закладывались столетиями. Согласитесь, ненормально, когда тебе в Париже говорят: «О, только не ходите на Монмартр, там алжирцы заправляют!» Так что, как мы видим, мультикультурный проект в Европе провалился с оглушительным треском.
Но с другой стороны, что есть ложь, что есть правда, что есть компромиссы? Я недавно прочел пьесу «Антигона» Жана Ануя, жесткую, циничную (пьеса Ануя про то, как человек во власти становится рабом толпы. – Ред.) И я задумался о тех людях, кто на самой вершине власти, о тех чудовищных компромиссах, жертвах, на которые им приходится идти, чтобы удержать в руках такое разрозненное, распадающееся государство, как Россия? А как же, казалось бы, хрестоматийное – «слезинка ребенка»? Но ведь по большому счету, это все умозрительно. Сколько было слезинок, слез, рек, морей слез – напрасны ли они были, или нет? Нет, в такие вещи даже страшно всерьез погружаться.
Елена Боброва, "Город 812"
Часть 3: Allegro maestoso
Он нам покажет, где раки зимуют
Юрий Быков – новое имя в кинематографе. Актер по образованию, он служил в московских театрах, пока не рискнул на собственные деньги снять короткометражку «Начальник». Дебют оказался удачным, в Быкова поверил Алексей Учитель и помог ему снять мужской триллер «Жить»с элементами притчи. Но в голос о режиссере Быкове заговорили после того, как в престижную каннскую программу «Неделя критики» попала его социальная драма «Майор». Сейчас он снимает «Дурака».
НН «Уважаемые актрисы, толстейте, старейте, пейте, мучайтесь, обрастайте морщинами – снимать некого!!!» – написали вы как-то в соцсети. Просто крик души!
Юрий Быков. Конечно. А как иначе реагировать на то, что ушло время настоящих женщин на экране? Я сейчас собираюсь снимать новый фильм, «Дурак» называется. Там в основном требуются мужики за 50 лет, но есть несколько женских ролей. И я столкнулся с проблемой - реально некого снимать. Все актрисы на одно лицо, которое ничего не выражает. Все худющие, высохшие. Вот Светлана Ходченкова. В «Благословите женщину» на нее же любо-дорого смотреть, а сейчас что? Стандарт какой-то подиумный, а актерская профессия требует все-таки другого. Но нет, мы же на Голливуд теперь равняемся, и актрисы хотят походить на всех этих анджелин джоли. А она что в «Ларе Крофт», что у Клинта Иствуда – вешалка тощая.
НН Да, если «Дурак», как и «Майор», про нашу действительность, то вряд ли вам подойдут «голливудские вешалки». Кстати, расскажите про будущую картину.
Ю. Б. Она про ЖКХ. Это будет жесткая, стремительно разворачивающаяся история. Однажды ночью бригадир-сантехник выезжает на вызов в общежитие и понимает, что дом вот-вот рухнет и погребет под собой 800 человек. Он делает все, чтобы спасти людей. А межу тем мэрия глуха к его воззваниям, потому что бюджет распилен…
НН И кто победил? Или это риторический вопрос?
Ю. Б. Победил бригадир. Я же не чернуху безнадежную стремлюсь снимать, напротив, мне хочется дать зрителю надежду: вот есть мужик, который способен на поступки. А вообще, посыл фильма: делай, что должен, и будь что будет. Вот такая история. Только пока непонятно, где снимать. Проблема заключается в том, что фильм-то о противостоянии целой мэрии маленького города.
НН М-да, вряд ли кто захочет подставиться.
Ю. Б. Ну конечно. Так что, видимо, придется снимать кусками, по-партизански, не объясняя, что-где-чего-как. Но это-то ладно, главное – для кого снимать? Кому такое кино нужно – про то, что человек слаб, несовершенен, про то, что каждый из нас способен как на падение, так и на мужественную борьбу с собственным страхом?
Вот я сейчас сижу, и – как у Лермонтова: «И скучно и грустно, и некому руку подать». Хотя, если уж быть честным, вокруг меня много мыслящих, образованных, интересных людей, но в общей массе… Всем хочется от кино аттракциона, а жанровое, динамичное кино, где молодые, не кривые мужики бегают, выясняют отношения с пушками в руках – не нужно.
НН Лукас со Спилбергом… Может, стоит принять это как данность?
Ю. Б. Согласен. Но как снимать кино, если на нем невозможно заработать? Всю жизнь у государственной кормушки сидеть, ждать, когда очередную подачку вывалят? А если нет?
НН Нормальное кино будет доступно в Интернете. Качайте и смотрите дома, никто хрюкать под боком не будет.
Ю. Б. Думаю, в Интернете будет процветать хипстерская продвинутая аудитория, превозносящая малопонятные постмодернистские эксперименты. А то кино, которым занимаюсь я, окончательно уйдет в андеграунд, если пафосно, а если проще – в какой-нибудь уголок.
НН Ага, как ранние христиане в свои катакомбы…
Ю. Б. Вот-вот! Те люди, которые будут не нужны современной жизни вместе с этим кино, литературой, этим образом жизни, моральными ценностями, будут постепенно уходить в «катакомбы» и там потихоньку доживать. Потому что не хочется переступать через себя и становиться аниматором.
НН Почему аниматором?
Ю. Б. Это я шесть лет после института работал аниматором. Развлекал детей и мечтал о большом кино. И вот попал в большое кино, и что же – опять должен работать аниматором? Ведь это аттракционное кино – на самом деле чистой воды аниматорская работа. Противно: серьезные здоровые мужики вынуждены черт знает чем заниматься, чтобы просто заработать денег!
НН Да, что характерно, в последние десять лет появилось огромное количество сказок для взрослых. И ведь не только потому, что в 3D именно сказки выглядят наиболее эффектно?
Ю. Б. Конечно, не только поэтому. Просто мир сегодня стал подростковый, детский. А стоит подумать: несмотря на то что мы очень сентиментально относимся к детям, состояние ребенка – это состояние животного. Корни ничего не значат, морали нет, ответственности – ноль. Мысль одна: надо получить сразу и сейчас, да побольше, да поярче. Вот почему люди стали космополитами? Да потому что таким образом отсекается все «ненужное», все, что сдерживает. Если ты ощущаешь себя патриотом, дорожишь своими корнями, культурой и так далее – значит, ты добровольно надеваешь на себя вериги. Нет, куда проще засесть где-нибудь на море беззаботным фрилансером…
НН Как заметил Леон Фейхтвангер, «все же Нагорную проповедь нужно и впредь провозглашать с амвонов, чтобы человек не оскотинился».
Ю. Б. Насчет Нагорной проповеди не знаю, я не настолько религиозный человек. Хотя если мы говорим о ней как о системе моральных ценностях, то я с этим согласен. И я знаю точно, что если не будет диктата культуры, то мы всенепременно оскотинимся. Мы же не даем ребенку возможности самовоспитываться...
НН Две вещи, как известно, поражали Эммануила Канта: звездное небо над головой...
Ю. Б. И нравственный закон внутри нас. Увы, я не верю в гуманистическую теорию. Мой жизненный опыт мне доказывает только то, что мы живем не по принципу внутреннего нравственного закона, а по принципу конкуренции, и кто-то становится ресурсом и энергией для кого-то другого. Хотя, безусловно, я не считаю, что нет нормальных людей, я ведь про это «Дурака» и снимаю – есть такие «дураки», но их явно недостаточно.
Поймите меня правильно, я не жалуюсь. Это раньше я стонал, ворчал. Правда, надеялся на что-то. Сейчас повзрослел более-менее, вон – башка седая.
НН И уже не надеетесь?
Ю. Б. Ну да. Хотя я по-прежнему жизнерадостный, трудоспособный и лишенный суицидальных наклонностей человек. Просто меня бесит, когда я только и слышу эту мантру: «Все будет хорошо!» Помните, как у Цоя: «А вокруг благодать – ни черта не видать, а вокруг красота – не видать ни черта. И все кричат: “Ура!” И все бегут вперед, и над этим всем новый день встает». Вот эти оптимисты на пустом месте меня пугают больше, чем пессимисты.
НН Эти псевдобуддийские призывы – «думай о хорошем, о любви, успехе, удаче, изобилии и радости и насладись этим в будущем» – сегодня сплошь и рядом. Уже утомляют.
Ю. Б. О да, это новая религия: «Я вне политики, вне всего, я фрилансер, у меня нет того, сего, давайте только любить друг друга и все будем счастливы!» Все ищут компромиссы, и очень популярна простая доктрина: «Я ничего никому не должен, и мне должно быть хорошо». Может, это все и здорово, но я этому не верю. Те, кто живет в гармонии с окружающим миром, должны понимать, что на самом деле это лишь их везение. Что они просто счастливчики, им повезло не столкнуться лицом к лицу с роковыми обстоятельствами, которые могут подмять их в одну секунду. Человек, по большому счету, существо несовершенное и беззащитное.
Елена Боброва, "На Невском", фото Владимира Бертова
Три части и три источника российского режиссера 
