К «Сталинграду» в считанные дни прилепилось столько ярлыков, что он за ними почти уж и не виден. Споры вокруг фильма - как и любые споры, ведущиеся на уровне не аргументов, а эпитетов, - по большей части бесплодны; из столкновения мнений истина, может, порой и рождается, но только не из такого, которое происходит по схеме «стенка на стенку».
Счищать ярлыки, однако же, надо аккуратно. Что об этом фильме ни говори, сделан он не простаками. И большинство его проблем - не в неверном выборе между «да» и «нет». Тут границы придётся проводить между куда более близкими словами.
К примеру, проще всего сказать, что фильм Федора Бондарчука «Сталинград» плох, и это будет правдой, причём без оговорок. А вот сказать, что фильм «Сталинград» у Федора Бондарчука не получился, - уже нельзя. За вычетом нескольких мелких огрехов - получился вполне. Именно таким, каким Федор Бондарчук и собирался его снять. И коли он плох, то потому, что Бондарчук как раз плохой фильм и задумывал. Не потому, разумеется, что это было его основной целью. А потому, что цели Бондарчука лежат вообще вне шкалы «хороший/плохой». Когда бьёшь человека кулаком в челюсть, костяшки начинают болеть, но бил ты его не для этого. С точки зрения режиссерского замысла, эстетическое качество фильма «Сталинград» - явление сугубо побочное.
Один мой знакомый молодой продюсер высказался в том смысле, что «Сталинград», мол, «фильм честный». Он прав. Помнится, когда на экраны вышла светлой памяти «Цитадель», кто-то пустил гулять утончённую шутку: дескать, фильм Михалкова - это история про то, как потрачен бюджет фильма Михалкова, что есть чистой воды постмодернистский прием. Шутка отменная, но тогда была не по делу; все ж таки тот бюджет, помимо постановочных расходов, включал, по-видимому, немалый гонорар автора за его раздумья о судьбах России и прочие внекинематографические усилия. Зато к «Сталинграду» эта шутка применима вполне. Каждая копейка видна. Летят самолеты, взрываются цистерны, кипит воздух вокруг замедленно летящего фугаса, - и все это дышит здоровым, тщательным, честным расчетом.
В обычном кино (том, которое искусство, хотя и необязательно «высокое») кадры монтируются по движению, или по доминантам, или по цвету, или по ритму, - в общем, там много вариантов. В «Сталинграде» кадр ценой в 157 тысяч монтируется с кадром ценой в 312 тысяч: в этом и конфликт, и драматургия, а, скажем, здешние законы ритма - это когда монтажная фраза из дорогих кадров сменяется монтажной фразой из кадров подешевле.
Фильм, поставленный в жанре бухгалтерского отчёта. Кинолента, разматывающаяся в режиме кассовой. И потому удовлетворение на лицах тех зрителей «Сталинграда», на которых оно есть, так знакомо и безошибочно опознаваемо. Это когда вы делаете большую покупку в супермаркете, расплачиваетесь, а потом, не отходя от кассы, внимательно читаете распечатку на чеке, - и, если все сходится, удовлетворенно киваете.
Так, правда, поступают не все, - ну так и фильм Бондарчука не всем нравится. Он рассчитан на тех, кто кивает в супермаркетах. Шевеление губ при подсчетах в уме - здешний извод сопереживания экранному действию. Здесь тоже все сходится. Багряное зарево на небе, кубометры пепла по воздуху, самолеты в 3D, шумы в Dolby, - все без обвесу.
Потому так нелепо и выглядят критики, пытающиеся подходить к «Сталинграду» по тем законам, которые автор над собой и не думал признавать, - по законам кино; потому-то автор так беспечно и ненатужно и сносит, вышучивая даже, шквал упреков и оскорблений, сыплющихся на его фильм, - они все не о том, все мимо. Нелепы те, кто пытается поверять «Сталинград» исторической правдой, - рассказ героя о том, что случилось накануне его рождения, в принципе не может быть документально точен. Нелепы и те, кто упрекают фильм в том, что он-де получился не столько про войну, сколько про амуры в походных условиях: война здесь не сюжет и не повод к смыслу, но мотивировка расходов, и важна лишь постольку. Чудовищное, по любым эстетическим меркам, изображение, созданное оператором Максимом Осадчим, непригодно почти что ни к какому материалу, и уж менее всего - к повести людских страданий и огненных лет. Но Осадчий, кажется, органически неспособный снять ни единого кадра, который не был бы насмерть загламурен (по крайней мере, пока он такого кадра ещё не снял) - как раз идеальная кандидатура для фильма Бондарчука. Не было еще, кажется, в истории кино другого такого оператора, чье изображение с такой бодростью и готовностью рапортовало бы о собственной дороговизне и больше ни о чем. Ну так он-то здесь и нужен.
Разумеется, при подобном подходе фильм неизбежно окажется лжив от начала до конца - по любым критериям честности, кроме чисто торговых. Если это фильм о людях, об их бедах и чувствах, - то отчего единственным персонажем здесь, которому досталась серьезная, сложно написанная роль, оказывается офицер вермахта? Слов нет, Томас Кречман - хороший актер, уверенный, профессиональный, с почерком даже; но есть здесь и другие, мягко говоря, не хуже (одни только Смеляков и Лысенков чего стоят). Отчего же им, питомцам русской психологической школы, выпадает незавидная участь хлопотать лицом и водить глазами, изо всех сил оживляя одномерные амплуа, - в то время как Кречман, который без этой школы спокойно и успешно обходится уже не первое десятилетие, за здорово живешь получает один актёрский бенефис за другим, причем все по местным правилам? Впору подумать, что из всех своих героев Фёдор Сергеевич Бондарчук по-настоящему понимает лишь его: родовитого офицера, ведущего войну уже помимо своей воли и без явных удач, из одного лишь чувства ответственности перед собственной славной фамилией. И хотелось бы подобрать менее эффектное объяснение, да не находится.
Если же предположить, хоть на минутку, что «Сталинград» - фильм о войне, то неувязкам (а если всерьез - фальши и кощунствам) не будет конца. Здесь и солдат, усаживающий свою милую у окна любоваться открыточными сполохами авианалета и зенитного обстрела (Осадчий, как всегда, не подводит: ни малейшего намека на кровь и трагедию, чистая итальянская опера). Здесь и влюбленные, между которыми пролетает было снаряд, но они умело отшатываются от него в стороны, что твой спецназ, и отделываются - при взорвавшемся в комнатке снаряде - одной царапиной на двоих, аккурат на девичьей щёчке, что, в свою очередь, становится прекрасным поводом для невинного поцелуя. Здесь и рукопашные, снятые с убийственным кокетством замедленной съемки и сопровождаемые сосредоточенно-задумчивой музыкой о том, как же все в этом мире, однако, печально (худшая, пожалуй, фонограмма в творчестве великого некогда Анджело Бадаламенти).
Здесь, далее, адское противостояние двух озверевших армий, состоящих почти сплошь из пацифистов - за исключением советского снайпера в исполнении Дмитрия Лысенкова, который по александринской привычке в одиночку отвечает за всю бесовщину происходящего, и немецкого полковника, который не столько верен войне, сколько сдвинут на теме языческих жертвоприношений (удивительная сценарная находка Ильи Тилькина, автора пьесы «Перезагрузка», давшую возможность петербургским театралам уже много лет любоваться на Юрия Стоянова в подгузниках). Наконец, далеко не самая важная, но, без сомнения, самая разительная деталь - финальная реплика 60-летнего российского спасателя: «Благодаря своим отцам и отцам моих соотечественников я совсем не знаю, что такое война». Закадровый этот текст, надо заметить, произносит в фильме сам режиссер. Ну, вы знаете. Автор «Девятой роты». Которая, судя по этой реплике, была тоже совсем не о войне.
Оно конечно, все понятно, фамилия обязывает. Но после просмотра закрадывается подозрение, что обязывает она всё-таки не совсем к этому.
Фильм в жанре бухгалтерского отчета 
