Сегодня исполнилось бы 80 лет режиссеру, во многом определившему понятие «ленфильмовская школа кино».
Илья Авербах (1934 - 1986) успел сделать всего восемь с половиной фильмов (если половиной считать новеллу «Папаня» в «Личной жизни Кузяева Валентина», дебют, 1967). Из них четыре – в сотрудничестве с оператором Дмитрием Долининым: «Чужие письма» (1975), «Объяснение в любви» (1978), «Фантазии Фарятьева» (1979), «Голос» (1982). Дмитрий Алексеевич ДОЛИНИН любезно согласился ответить на вопросы нашего обозревателя Ольги ШЕРВУД.
– Сейчас в кино, особенно петербургском, резко не хватает личностей. Вы, как и Авербах, входили в элиту «Ленфильма» его «серебряного века» – вторая половина 1960-х – первая половина 1980-х...
– Илья сильно выделялся. Очень большого роста, крепкий, мощный. Ходил в твидовом пиджаке, курил трубку. Выглядел нездешним. Такой заезжий джентльмен. Это внешне. Если ближе его узнавать – оказывалось, очень образован, начитан. Хотя учился на медика, знал массу стихов. Причем таких поэтов, которые тогда были в подполье или вообще в запретке. Мандельштама, Ахматову читал наизусть. Или Ходасевича, тогда совершенно тайного, неизвестного.
Любил спорт. Его интересовал хоккей, он все про него знал. И сам был спортсмен, играл в баскетбол. А главное, отличался интеллигентностью и очень хорошим вкусом. У Ильи был очень точный вкус. Он все время заботился о том, чтобы в своих фильмах не впасть в излишний пафос, не распустить слюни по печальному поводу. С моей точки зрения, это какое-то... наследие Чехова. Чеховский подход. Это видно, наверное, в его фильмах.
Не признавал внешнюю экспрессию. А также претензии на философию. Поэтому, мне кажется, Авербах и, допустим, Тарковский – абсолютно противоположные режиссеры. Илья выбирал всегда простую историю, понятную всем. Но поскольку досконально знал жизнь своего круга, то это были сюжеты про интеллигенцию. Без экспрессии, без пафоса. Бытовая драма – через человеческие эмоции. Через актеров прежде всего и в основном. А моя задача состояла в том, чтобы помочь это выразить. Передать настроение каждого эпизода.
– Вы с ним говорили о Чехове? Ведь вы сами чеховоман...
– Мы вообще, как ни странно, очень мало говорили. Я младше Авербаха на четыре года, тогда, в молодости, это был большой срок, и мы были как бы из разных компаний. Компания у него была режиссерская, да еще и картежная. А я не игрок.
– Как вы вообще встретились?
– Он позвал меня снимать «Чужие письма». Очевидно, посмотрев «В огне брода нет», «Начало»... Мы разговаривали по делу, только когда начинали картину. Причем Илья не настаивал конкретно на каком-то решении операторском. Он рассказывал про персонажей.
Кто такая Вера Ивановна? Кто такая эта вредная Зиночка? Объяснял их внутренний мир. И давал простор к размышлению.
Вместе с художником Владимиром Светозаровым мы пришли к тому, что Вера Ивановна – обычная провинциальная училка, у нее жалкая однокомнатная квартира на первом этаже... Я предложил делать все, что с ней связано, в холодных голубых тонах – обои в комнате, скажем, одежду, такой печально-холодной. А то, что связано с Зиной, – в тонах горячих, оранжевых, красных... Кроме всего прочего мы не любили красный цвет, не сам по себе, а как знак коммунизма (смеется). Это была немножко фига в кармане.
– Кто-то понял эту «диверсию»?
– Нет (смеется). Там была претензия другая. Авербаху сказали: «Где у вас педагогический коллектив? Не видно его роли». И мы доснимали эпизод, где учителя обсуждают, что сделать с Зиночкой, а она подслушивает. Других придирок не было.
У меня вообще все время создавалось впечатление, что Илья умеет найти человеческую и честную тему, но такую, чтобы начальники не знали, к чему прицепиться. Ну мелкотемье; термин такой был у них... Впрочем, в Госкино, видимо, понимали масштаб дарования Авербаха.
А когда на него нападал с претензиями партийными один студийный редактор, то Илья злился так, что с него всякая дипломатия скатывалась. Разносил подобную «критику» чуть ли не матом при всех. Но вообще он очень редко впрямую накидывался на противника. Умел быть идеально ироничным.
– Почему он считался нравственным ориентиром?
– Бескомпромиссность и харизма. В фильме «Илья Авербах. Объяснение в любви», который мы делали вместе с Нийолей Адоменайте, его друг физик Михаил Петров говорит, что он был гуру. Да, это так. Обладал четкостью суждений, логичностью, ясностью. И просто человеческой силой. Все ориентировались на него: а что скажет Авербах?
– Другого такого не было на студии?
– Нет. Нет.
– С годами вы начали больше разговаривать?
– Не очень. Как бы – зачем? У нас был полный альянс и отношение к окружающей действительности очень совпадало. Мы даже никаких раскадровок никогда не рисовали... Знаешь, вот того кота, который дрыхнет на моем диване, зовут Бусыгин. У Ильи был кот с аналогично простым именем Егоров. Мой похож – тоже черный с белой грудкой.
– Вы именовали Бусыгина спустя столько лет, вспоминая кота Авербаха?
– Да.
– Обычно спрашивают, как вы представляете себе героя нашего разговора сейчас?
– Может, эмигрировал бы, все же знал английский. Трудно сказать. Понимаешь, он мог защитить кого-то на худсовете, и очень красноречиво. Но – бесхитростно. А чтобы с системой в нашем болоте бороться, надо жульничать, хитрить, вставать на те же рельсы – и объезжать... Не знаю, смог ли бы он.
Илья Авербах. Без пистолета. 
