Новый фильм Андрея Кончаловского, отмеченный на МКФ в Венеции премией за лучшую режиссуру, на родине режиссера после неожиданного показа по Первому каналу вызвал весьма противоречивую реакцию. Представляем здесь два разных мнения по поводу этой работы.
Неожиданный благотворительный жест Первого канала, показавшего на всю страну картину А. Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», напомнил людям, давно забывшим дорогу в кинотеатры, что такое авторское художественное кино.
Дело труба: труба: нынче не посмотрел фильм на фестивале – в кино его уже не найдёшь. И так-то художественному фильму пробиться на экран сквозь мозги кинопрокатчиков почти невозможно, а тут ещё закон о мате. Режиссёры беды не ждали, снимали себе свободно народную жизнь («Левиафан» Звягинцева, те же «Белые ночи») – пришлось слова, угрожающие народной нравственности, «запикать», хотя по артикуляции героев восстановить правду бытия нетрудно. Ежели вдруг кто её не знает.
Фильм Кончаловского, только что получивший «Серебряного льва» в Венеции за лучшую режиссуру, – удивительное явление и в биографии режиссёра, и в общем ассортименте нашего кинематографа. В нём прежде всего нет ни малейшей агрессии. Режиссёр ничего не хочет навязать зрителю, никакой идеологии, никаких «предрассудков любимой мысли», он элегантно растворяет свою личность в изображении и, отказываясь от нарочитого мастерства, достигает мастерства высшего типа.
Это только кажется, будто Кончаловский простодушно и безыскусно снял быт северной деревни, что близ космодрома Плесецк, любуясь лицами и пейзажами. В его фильме нет актёров, в нём участвуют реальные жители. Однако искусство применено изощрённое, виртуозное, редкостное. Благодаря спокойному и нежному монтажу мы точно перелистываем книгу жизни с живыми картинками, и за спиной не стоит никакого учителя, тыкающего указкой. Нет нагнетания ужасов или сентиментальной истерики (ах, вот вам умирающая русская деревня, рыдайте, проклинайте!). Мы видим Русский Север через влюблённые глаза автора картины, и они полны тихой грусти и ласковой улыбки. Конечно, разрушенная школа вроде бы говорит нам об упадке этих мест, а счастливая молодуха, улепётывающая в Архангельск, потому что чудом нашла там работу, – об отсутствующей перспективе их развития. Но это взгляд реалистический, а у Кончаловского на этот раз взгляд поэтический. И дивный серый кот, что мерещится почтальону Тряпицыну, или обитающая в реке кикимора, о которой он рассказывает другу-мальчику, свидетельствуют о здешней жизни куда убедительнее. В её скудных буднях светится что-то высшее, вечное, нерукотворное.
«Сама-то жизнь есть радость, и бедная, и горькая – всё радость...» – говорит в пьесе А.Н. Островского «Трудовой хлеб» герой – нищий учитель. Эти слова можно поставить эпиграфом к фильму Кончаловского. Он взял именно людей «трудового хлеба», людей без прикрас и притворства, грешных, земных, подворовывающих, попивающих – но настоящих. Ситуации, в которые они попадают, конечно, предложены им на съёмках, но ситуации эти типовые, возможные, реалистические. Не могли, что ли, поселяне, свистнуть у честного почтальона мотор с лодки? За милую душу. Но и в этом прискорбном происшествии нет драматического надрыва. Вся неказистая жизнь северной деревни утопает в тишине и красоте, которые обволакивают огорчённую душу, очищают существование, связывают людей и землю в единое гармоническое целое. Над горделивыми «отрывами» от земли режиссёр насмешливо улыбнулся – но тоже без агрессии.
Вот почтальон Тряпицын ранним утром сидит на брёвнышке рядом с товарищем, а за их спинами с космодрома Плесецк в небо стартует ракета. Они даже не вздрагивают и не поворачиваются, продолжая свой неспешный разговор о главном, что-де и в магазинах всё есть, и пенсию выдают, а народ что-то нервный... Но зачем нервничает народ? Дома построены крепкие, внутри чисто-вымыто даже у пьющих, в реке рыба не переводится, и, если ловить её удочкой, не браконьерствовать неводом, строгий инспектор не придерётся. Жаль, что поселяне не могут в полной мере оценить красоту своей земли и полюбить её как следует – наверное, для этого надо немало постранствовать и настрадаться на чужбине, как это случилось с самим Кончаловским.
Когда он снимал «Белые ночи почтальона Тряпицына», за его спиной наконец-то не стояло никакого западного продюсера с его невыносимыми пошлостями. Не давили коммерческие задачи. Не толкались в уме разные заветные идеи о русском пути. Он вообще как будто «отключил голову» и погрузился в чистое созерцание. Припал, можно сказать, к родной земле – и она ему что-то навеяла, нашептала, вернула к искренности и свежести его первых шагов в искусстве. К «Первому учителю», к «Асе Клячиной». Это беспримерная и очень поучительная история, что-то важное рассказывающая нам о природе таланта и смысле мастерства. О том, что возможно, вместо того чтобы копить и умножать нажитые штампы, воображая их профессией, взять и отказаться от всего, начать сначала, сказать себе: «Я ничего не знаю о кино». Посмотреть на жизнь смиренным, благоговейным взглядом ученика, а не судьи!
Никогда бы не подумала, что это произойдёт именно с интеллектуалом Кончаловским, таким уверенным и всезнающим, но хорошо бы, чтобы это произошло ещё с кем-нибудь из мастеров кинематографа. Всё-таки приятно иногда вспоминать, что кино может быть искусством, а не только способом траты и добычи денег.
Татьяна Москвина, "Аргументы недели"
***
Кикимора-мать
Всё у нас не как у людей, а причудливо и цветисто – не соскучишься. Два МХАТа, две "Таганки", две кинематографические академии. Два брата – главные кинорежиссеры страны, что бы там кто ни говорил, допустим, про (покойного) Германа.
Только новые работы Михалкова и Кончаловского спешит увидеть каждый, имеющий глаза. Ну, и высказаться обязан...
Только по прихоти любого из них Первый канал покажет новый фильм, на который пошли бюджетные деньги тоже, без демонстрации в кинотеатрах. Даже без малейшей попытки хоть какие-то средства вернуть. И не говорите мне, что прокатчики не желают, мол, авторскую некоммерческую картину. Директор одного из главных петербургских кинотеатров буквально умоляла представителей продюсерской компании Кончаловского дать ее в прокат, что называется, до последнего зрителя, хоть на год. Нет, и все.
Амбиции другие. Нужна, как в прежние годы, всероссийская премьера.
Вот она состоялась. Немедленно стало ясно, что телеэкран убил половину фильма – как раз ту, которая брала на себя киногению волшебного северного пейзажа. Оператор Александр Симонов превосходно справился со своей задачей, придав смысл и высоте неба, и шири земли, и водной глубине, и ничем не возмущенной поверхности, и легкому скольжению. Но большой экран позволил бы зрителю от всего этого контрапункта к жизни главного героя счастливо задохнуться, а маленький лишь разрешил догадываться об утрате масштаба и объемности повествования. Молчу уж о полной пропаже фактур, что свойственно телевизионной картинке.
Так что мы с вами и жюри со зрителями Венецианского фестиваля, который выдал Кончаловскому приз за режиссуру, видели разные фильмы.
Наш вариант получился не более чем тепленьким. Несколько ранних осенних дней из жизни 49-летнего деревенского почтальона Алексая Тряпицына – ему до старости еще далеко, молодость осталась в кучке простых фотографий, а юность буквально в руинах, как бывшая школа, – есть череда одних и тех же действий и встреч.
Проснулся, сел на кровати, посмотрел на свои тапочки. Встал, поел, на моторке отправился в райпочту, взял газеты, четыре пенсии, редко – заказное письмо, в лавке – хлеба, поспрошал про новости, потом развез все это адресатам. В том числе, хлеб.
Еще где-то тут живет бывшая одноклассница Ирина (неправдоподобно хорошо выглядит для ровесницы) с сыном Тимкой лет шести, – с ней Алексей бы не прочь понятно что, да облом. Еще у него однажды ночью кто-то украл мотор с лодки; пришлось заподозрить соседа и даже подраться с ним.
И вся эта бытовуха, этот как бы реализм (каждому, кто интересуется кинематографом, известно: Кончаловский сделал фильм под документ, непрофессиональные актеры изображают самих себя) имеет совершенно отчетливую параллель. Мистико-фантастическую.
Тряпицын, так снято, рассекает на своей моторке, будто он царь природы и летит над водой. Муравей ползет по колоску вроде и равнодушно к человеку, а может, и со значением. Туман над избами-лугами виснет явно не просто так. Еще в детстве Алексей пытался увидеть и не испугаться кикиморы болотной, сейчас он везет на лодке в памятное волшебное место Тимку, и черно-зеленая вода под деревьями явно что-то таит. И неясная далекая музыка то и дело звучит в моменты тишины.
Еще Алексею или снится, или видится большой дымчатый желтоглазый кот. И вообще, не всегда наш почтальон может поклясться, что глаза ему не лгут даже ясным днем, хотя он, не в пример всей округе, два года капли в рот не брал и теперь удерживается. А после той драки, поваленный на землю, он вдруг и вовсе видит над собой высокое небо… не Аустерлица, конечно, но тоже говорящее.
Третьей крупной неприятностью для Тряпицына становится отъезд Ирины, инспектора рыбнадзора, в Архангельск, где нашлась ей некая другая работа. Он окончательно теряет и шанс получить когда-нибудь жалость от этой женщины, и драгоценное общение с Тимкой, ведь любому мужику нужен пацаненок для научения жизни. Собрав две сумки вещей и засунув странно многозначительные тапочки за мусорное ведро, наш герой устремляется из своей унылой деревни в неясном направлении… чтобы, разумеется, наутро вернуться.
Что, кроме потери изображения, не дает мне заплакать над Тряпицыным, как над собой? Или почувствовать хоть минимальное родство с этим человеком?
Ответ прост. Перед нами зрелище, а не подлинное искусство.
Отправившись за документальностью, за реальным героем на русский Север, Кончаловский не учел, что он далеко не первый. Найдите в Википедии статью "Архангельский мужик", взгляните на портрет Николая Семёновича Сивкова – русского крестьянина, фермера, которого показала режиссер Марина Голдовская в своем фильме по сценарию писателя и публициста Анатолия Стреляного, – он даже похож на Тряпицына.
Картина "Архангельский мужик" (1986) получила главный приз на МТФ в Канне, в 1987-м была показана по Центральному телевидению, в 1989-м получила госпремию СССР, а еще спустя десять лет – госпремию России. Понятно, времена были совсем другие, но вся страна сочувствовала и возмущалась, слушая рассказ Сивкова о его борьбе с чиновниками.
Потому что Сивков был настоящий. Как и обычные русские люди, герои десятков других документальных повествований – о некоторых вы могли узнать недавно, читая о фильмах фестиваля "Послание к человеку". И дело не в жесткости картин, фиксирующих реальность в художественных образах по мере дарования авторов, а в том, что эти авторы действительно хотели узнать и понять жизнь своих героев, чтобы рассказать о ней другим.
А Кончаловский, сидя на французской тщательно подстриженной лужайке, в финале программы "Время" перед началом своего фильма (господи, ну когда эти люди поймут, что работает на их идею, а что – против нее!..) лишь говорит, что "хотел понять". Методом погружения, очевидно, – так учат иностранный язык. На самом деле, он предъявляет нам произведение абсолютно концептуального искусства. Свое представление о русском человеке.
Отсюда и кот-баюн, привезенный группой в деревню, и поиски кикиморы – страшной, но родной. И говор пьяных мужичков; я, кстати, верю, что их монологи во многом могут быть документальны: народ – словотворец, однозначно. Отсюда и буквальная вычищенность из действия всего, что в концепт не ложится. Например, свидетельства нового бытового удобства – мобильной связи. Телефоны не звенят ни разу, хотя и, сюжетно, упоминаются ближе к финалу.
Впрочем, концепт так концепт, ничего страшного, мы видим на выставках и в музеях, как реальность искусства конструируется из подлинных вещей. Вопрос в ином: каков взгляд художника на свои, извините, объекты. На живых людей.
Получается, увы, взгляд сверху. А метод – использование. Некомфортно становится, когда реальный мужик Тряпицын начинает расстегивать штаны в известный момент – ведь нас убеждали, что он если и играет, то себя. Так же неприятно, когда автор заставляет соседей драться; потасовка и получилась скомканной в монтаже. (Неловко, отмечу в скобках, слышать Гимн по утреннему радио: герой обычно просыпается, что очевидно, гораздо позже шести утра.)
А что же взгляд по сути? По сути – приукрашена жизнь-то. Дома стоят заколоченные, люди вымирают, но посыл автора таков: не трогайте их, они приспособились, им кикимора мать и защитник.
Это утешение образованного, много думавшего, но давно уже чужого народу человека.
Вопросы "Что делать?" и "Кто виноват?" исчезают не за безответностью – за ненадобностью. Говорят же: не по хорошу мил, а по милу хорош – что еще и любить, как не то, что есть.
Параллельное стенание "Как все случилось, когда началось?" не имеет смысла, и да, в этой консервативной точке позиции братьев Михалкова и Кончаловского удивительным образом смыкаются. Даром, что один слывет почвенником, а другой западником.
Конечно, как личность Андрей Сергеевич Кончаловский интереснее Никиты Сергеевича Михалкова: у старшего брата больше "углов", за которые цепляешься. Например, он в последнее время выполняет свою роль интеллектуала, несущего отрезвление в умы (за что пишущие люди стараются не поминать его неудачные картины последних лет пятнадцати). Но барское нутро все равно не спрячешь.
Хотела бы я увидеть фильмы сегодняшнего Шукшина…
Власть и народ, давно понятно, едины. И все же одно время серьезные наши режиссеры делали фильмы о царях, пытаясь разобраться с головой рыбы.
Не вышло, не далось.
Нынешние авторы несостоявшейся новой волны в народ рванули. Прежде иных тут вспоминаешь "Долгую счастливую жизнь" (2012) Бориса Хлебникова по своему и Александра Родионова сценарию. Они взяли интервью у двух десятков фермеров и снимали картину, между прочим, тоже на севере – в Мурманской области. Авторов слегка подвел жанровый кинематограф: главный герой, фермер, от противостояния среды слетает с катушек и становится убийцей. Однако сами люди показаны более чем выпукло и точно со всей их глубинной бессовестностью, которую можно назвать высокой степенью приспособляемости к жизни.
Сейчас мэтр Кончаловский посмотрел на остатки народа – того самого, который жил и действовал у него в "Истории Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж, потому что гордая была" по сценарию Юрия Клепикова. Честная картина, напомню, была сделана в 1967-м, лежала на полке до 1988-го. ("Курочка Ряба" – попытка повторить успех, вернувшись в Асино село спустя тридцать, автору совершенно не удалась и забыта.) Так вот, в первом фильме про Асю-хромоножку есть настоящая драма и катарсис, есть героиня, сыгранная Ией Савиной, – и есть хор, во многом из реальных крестьян.
Теперь таких людей нет в жизни. И в "Белых ночах почтальона Алексея Тряпицына" главной становится молчащая глубина лесного темного протока. Ответов на основные вопросы из глубины не достать, но в нее так легко спрятать свое недоумение, растерянность, беспомощность.
А что же цитата из шекспировской "Бури" под конец: "Откуда эта музыка? С небес? Или с земли? Теперь она умолкла"? Может, в ней вся горечь автора?
Увы, не подытожила то, что проще и страшнее. Получилось, для красоты. Спасибо хоть, что не осталось рабочее название картины – "Сюита для почтальона".
Ольга Шервуд, портал "Юга.ру"