Она умерла, по нынешним меркам, совсем не старой женщиной: в 64 года. В этом возрасте сегодня актрисы еще играют про любовь. И по имени ее сегодня помнят далеко не все: только те, кому «за 40». Но если показать любому зрителю ее фото – все вспомнят ее мгновенно: как пожилую тетку, как бабку. Молодой ее не помнит почти никто, ну разве что те, кто видел фильмы Сергея Герасимова «Комсомольск» или «Сельская учительница». Невозможно было в них не запомнить эту обаятельную толстенькую хохотушку, совсем не похожую на актрису. А потом – «тетки и бабки». Но прежде всего – матери.
Совсем молодой я редко плакала в кино, хотя как раз в ту пору снималось много фильмов, твердо рассчитанных на то, что «вот сейчас зритель заплачет». Ну только если уж очень сильно проймет.
Но сколько бы я ни смотрела картину «Дом, в котором я живу», я всегда твердо и заранее знала: вот сейчас героине Валентины Телегиной принесут похоронку на мужа, и у меня слезы брызнут, как у клоуна в цирке – фонтаном. И это повторяется каждый раз, и я против этого бессильна, хотя видела картину раз сто, если не больше. Я так всю жизнь и не могу понять – как она это делала. Как заставляла любить себя. Как заставляла людей плакать.
Я не помню главных ролей десятков, а то и сотен актеров, снимавшихся в кино одновременно с нею, а ее роли – практически все – помню до мельчайших деталей. Достаточно произнести название фильма, где она появилась хоть на пару минут, – и ее лицо мгновенно всплывает в памяти. Я вижу ее тетку-шофера из «Баллады о солдате» как живую, я слышу ее голос, и мне для этого не надо пересматривать фильм. Телегина всплывает в памяти моментально.
Точно так же, как помню мать юного Алексея Локтева в фильме «Прощайте, голуби!».
Мне скажут: «Ну еще бы! Она же играла Мать, как никто!».
Допустим. Мать. Понятно.
А теперь вспоминаем фильм «Дело было в Пенькове». Вячеслав Тихонов, и Майя Менглет, и Светлана Дружинина. Но чуть ли не первым делом я вспоминаю злобную бабку Алевтину, с ее «клубом по интересам», с ее подполом, с ее отравой... Вот уж, казалось бы, злодейка-злодейка, а никакая не Мать. Но и облик ее, и голос, и едва ли не каждая реплика вспоминаются мгновенно. Даже ее бесчисленные уборщицы и сторожихи в разных фильмах подчас вспоминаются куда живее, чем главные герои тех же картин.
Это был какой-то фантастический актерский дар абсолютной, чистейшей органики, стопроцентной убедительности. Талант правды.
Она мгновенно вызывала к себе невероятное доверие не только у самого простодушного зрителя, но и у самого ехидного и скептически настроенного. Я вообще не помню, чтобы кто-то когда-то сказал о ней как об актрисе хоть одно дурное слово. Вот просто вообще никогда, даже в кулуарах, где особо не стесняются в выражениях.
Ее любили все – от мала до велика. И в лицо ее знали все. И не беда, что кто-то не мог вспомнить ее по имени – достаточно было сказать «ну, помнишь, та тетка из фильма». И все мгновенно вспоминали «ту тетку».
Их, таких, было трое. Телегина, Валентина Владимирова и Любовь Соколова. Трое, про которых мгновенно вспоминали без имен...
Поклонники – буквально под микроскопом – еще в «доинтернетную» эпоху изучали биографии своих кумиров. Кто на ком женился, кто с кем развелся, откуда родом и т. д.
Вряд ли кто-то из тех, кто любил Телегину (которую, повторяю, любили все), изучал ее биографию.
А напрасно. Потому что в этой биографии были вещи посильнее разводов.
Телегиной было 24, когда она, актриса Театра Балтфлота, оказалась во время финской войны на Карельском перешейке в составе концертной группы, выступавшей чуть ли не на передовой, перед десантниками, отправлявшимися в бой – прямо сейчас.
Ей было 26, когда в первые же дни Великой Отечественной она с бригадой актеров отправилась на остров Сааремаа, полностью отрезанный от своих. Где актеры не только выступали перед бойцами, но после выступлений брали в руки оружие и шли в бой или работали медсестрами. А потом, когда актеров эвакуировали, Телегина уступила свое место в самолете раненому офицеру и осталась единственной женщиной на осажденном острове. Санитаркой, медсестрой, мамкой и нянькой тяжело раненным мальчишкам. В 26 лет, напоминаю. На Большую землю она вернулась в числе последней группы оставшихся в живых, вместе с бойцами, на подбитом торпедном катере, который едва дотянул до своих.
Но и в Тихвине, куда она попала чудом на военном самолете, сквозь огонь зениток, она не осталась. На грузовике прорвалась... нет, не в глубокий тыл, а в блокадный Ленинград, где находился ее театр. Я вот просто пытаюсь себе это все представить и пытаюсь «подставить на ее место» другую актрису. И не могу. Воображения не хватает.
Могу представить себе только ее...
Сама себя она считала «неудачницей в актерской профессии». На все вопросы отвечала: «Все жду, когда мне повезет...».
Она была удивительно прямым, даже резким человеком, не любила говорить экивоками. Когда Григорий Чухрай утвердил ее на роль той самой «тетки-шоферки», у нее по тексту сценария был большой монолог.
– Чепуха все это, – сказала Валентина Петровна. – Спать она хочет, не до речей.
И сыграла эту потрясающую роль – всего с одной репликой. Знала про себя, что ее молчание, ее лицо, ее понимание потаенных смыслов – сильнее всяких слов.
Я смотрю на ее фотографии... Совсем не простая женщина глядит с этих снимков на меня. Умная, сильная, волевая. В общем, красивая. Могла бы, кажется, играть и другие роли, а не только сторожих и уборщиц. Не только теток в платках и ушанках.
И ведь предлагали. Сама не хотела. Говорила, что «начальством отродясь не бывала, и поздно начинать».
Ей 23 февраля исполнится 100 лет. Не пишу «бы». Не представляю себе Телегину в этом возрасте. Но и представить себе время, когда ее перестанут помнить в лицо, тоже не могу.
Та тетка 
