В прокат вышел фильм Карлуша Дьегиша «Шоу Мистико». Михаил Трофименков понял, что 78-летний патриарх бразильского кино снял 105-минутную цирковую сагу ради финального десятиминутного эпизода, а время тянул затем, чтобы никто об этом не догадался.
Дьегиш даже не живой классик, а живая легенда, один из лидеров прогремевшего на весь мир бразильского нового кино 1960-х, гремучей смеси неореализма с магическим реализмом и революционной идеологией. Но людям, и даже режиссерам, с возрастом хочется думать и помнить преимущественно приятное. Вот и Дьегиш решительно забыл о социуме и нырнул в мир не столько цирковых, сколько сугубо личных грез, если не сказать наваждений.
Фильм напрашивается на то, чтобы его признали образцом магического реализма, но кажется его имитацией: «так проходит мирская слава». Дьегиш, наверное, искренне любит цирк, потому и снял кино о цирковой династии: ее столетняя история пунктиром проходит через 1910, 1930, 1960, 1980 и 2000-е годы. Беда в том, что цирк едва ли не самая опошленная (за что спасибо, в частности, несомненным гениям Феллини и Бергману) тема в мировом кино. Дьегишу — на то он и патриарх, и титан — удалось собрать коллекцию всех мыслимых и немыслимых пошлостей, связанных с цирком.
Тут вам и комета Галлея, проносящаяся над Землей в начале и в финале, безусловно, что-то символизируя, только вот непонятно — что. И незаконнорожденный сын некоей императрицы в изгнании, который, узнав тайну своего происхождения, отказывается от карьеры врача и получает в подарок от обретенной мамы собственный цирк: разумеется, потому что влюблен в гимнастку. И — господи прости — видимый миру смех через невидимые слезы, когда на арене умирают и принимают роды одновременно. И горький закулисный быт, о котором любой ценой не должны догадываться зрители. И одинокий трубач, играющий перед пустым залом в трогательном круге света. И полет гимнастов под куполом как метафора объяснения в любви, и слоны на тумбах, волосы дыбом и детки в клетке. И вечно юный конферансье по прозвищу Селяви, олицетворяющий, надо полагать, дух цирковой вольницы. И как украшение на взбесившемся торте, притворяющемся фильмом, едва ли не метровое мужское достоинство, которое застенчиво демонстрирует Венсан Кассель в роли злого фокусника.
Так и шествует по экрану, надрывно веселясь и плача, начисто игнорируя собственную историю — разве что Перл-Харбор вскользь упомянут,— как бы ХХ век. А потом в фильме происходит некий перелом. Всего-то внук основателя цирка разок вмазался в грязном туалете героином с прекрасной наркоманкой, а такое ощущение, что вмазался сам фильм. Не сказать что это перелом к лучшему, но экранные события и эмоции во всяком случае становятся решительно непредсказуемыми. Пусть эта непредсказуемость горячечного бреда, но в любом случае скучать не приходится.
От латиноамериканского искусства все подсознательно ждут секса, насилия и мистического экстаза. Наверное, этот стереотип оскорбителен для самих латиноамериканцев, но тут уж ничего не поделаешь. За последние полчаса фильма Дьегиш эти ожидания оправдает до одури. Великаны-силачи будут насиловать акробаток. Акробатки покрывать свои тела с головы до ног религиозными татуировками, для русского зрителя, увы, ассоциирующимися с волосатыми торсами воров в законе — «восемь ходок, шесть побегов». Воздушные объяснения в любви обернутся акробатическими убийствами, а сам цирк ни с того ни с сего переквалифицируется в бордель.
Полное ощущение, что какие-то изверги пеленали Дьегиша в смирительную рубашку, а теперь он ее порвал, как цирковой силач бутафорские кандалы, и пустился во все тяжкие. В первом эпизоде он уже дал понять, что в циркачках его интересуют прежде всего не трепетные души, а тренированные тела, пригодные для любой Камасутры. В финале же, невероятно красивом, феерическом и, да, пошлом, но в хорошем смысле слова, эти девичьи тела он буквально облизал взглядом кинокамеры. И тут-то понимаешь, что всю бодягу про искусство цирка Дьегиш толкал нам ради одного этого эпизода. И что он сам чувствует себя одним из похотливых дедушек-вуайеров в клоунском гриме — зрителей этой феерической обнаженки, на такую самокритичность способен только великий мастер.
Цирк в его пошлом и настоящем 
